Четверг 28.03.2024

Актуальные новости


Новости

Тексты

17 Сен, 14:24

Анонсы

Владимир Максимов.Очерк

31. 03. 2015 965

i_020

20 лет назад 26 марта 1995 года умер выдающийся писатель Владимир Максимов. Автор всемирно известных произведений: повести «Жив человек», романов «Семь дней творения», «Карантин», «Ковчег для незваных», «Заглянуть в бездну» и других. Основатель и многолетний редактор журнала «Континент».

Я был с ним знаком, издавал его последнюю прижизненную книгу «Самоистребление». О встречах с ним я написал вот этот очерк.

 

Владимир Максимов

Помню, когда я по совету руководителя литстудии взял в читальном зале библиотеки небольшую книгу Владимира Максимова «Жив человек» и начал глотать страницу за страницей, у меня было какое-то светлое томительно-печальное чувство, такое чувство, будто я соприкоснулся с чем-то добрым, нежным и ранимым, хотя события в повести были жестокими и к такому впечатлению вроде бы не располагали. Надолго остался в памяти эпиграф повести: «Добро всегда в душе нашей, и душа добра, а зло привитое…».

 

Познакомился я с Владимиром Емельяновичем через много лет, когда уже жил в Москве, был директором издательства «Столица». Но вначале было знакомство заочное. Я написал роман «Время великой скорби» о крестьянской войне на Тамбовщине. Перед этим я несколько месяцев провел в Тамбовских архивах и находился под обаянием личности руководителя восстания Александра Антонова. И журналы, и издательства не могли в то время печатать роман. Тогда я попросил поэта Алексея Маркова, который летел в Париж, передать роман Максимову для журнала «Континент». Через несколько дней раздался звонок. Я услышал тихий спокойный голос, голос доброго несуетливого человека. Максимов назвал себя. Я опешил от неожиданности, онемел.

 

— Я прочитал Ваш роман, — сказал Владимир Емельянович, — он мне понравился. Мы будем печатать его. Но только главы две… Вы ведь знаете, — стал как бы оправдываться он, — журнал выходит один раз в три месяца, печатать с продолжениями мы не можем…
Я был поражен, что он так быстро прочитал роман, и сказал ему об этом. Он ответил с некоторой усмешкой в голосе:

— Я больше читатель, чем писатель…

Я, конечно, с радостью согласился на публикацию двух глав в журнале.

— Простите, — говорил он дальше, — но я впервые слышу Ваше имя. Мне хотелось прочитать другие Ваши произведения, назовите их, я посмотрю в Парижской библиотеке.

— Вряд ли они там имеются, — засмеялся я.— Я вышлю Вам непременно…

 

На другой день я отослал ему только что изданный первый мой большой роман «Заросли» и несколько дней ходил счастливый под впечатлением телефонного разговора с Максимовым.
Месяца через два после этого разговора меня избрали директором вновь созданного издательства московских писателей «Столица», еще через два месяца приступил к работе, к составлению плана выпуска литературы. Я вспомнил о Максимове, о том, что книги его не издаются в России, и позвонил ему в Париж, попросил разрешения напечатать роман «Семь дней творения». В те дни, как директор издательства, я стал участвовать в работе Секретариата Московской писательской организации и написал заявление в Секретариат с предложением отменить решение об исключении Владимира Максимова из Союза писателей. Такое решение было принято единогласно.

 

11080441_869095609816887_6564997594650199648_o

 

Вскоре телевидение показало первое большое интервью с Владимиром Максимовым. Мне приятно было слышать его слова, что первым с просьбой о публикации его книги в России к нему обратился директор издательства «Столица». И рад был видеть, как на всем протяжении интервью перед Максимовым на столе лежал мой роман «Заросли».

 

Владимиру Максимову разрешили приехать в СССР после шестнадцатилетнего изгнания. Прилетел он десятого апреля девяностого года. Я позвонил на телевидение своим высокопоставленным знакомым, чтобы они прислали съемочную бригаду. Мне обещали. Но в аэропорт на встречу телевизионщики, конечно, не приехали. Было всего несколько человек, из журналов «Октябрь», «Юность», писатели Эдлис, Крелин, Кончиц, с другими я не был знаком.

 

Владимир Емельянович оказался человеком невысокого роста, с очень добрым, располагающим к себе лицом. Он был заметно взволнован, но все же казался среди нас самым спокойным. Прилетел он с женой, Татьяной Викторовной, и шестнадцатилетней дочерью. Я назвал ему себя. Мы обнялись. Я успел тут же в аэропорту переговорить с ним, пригласил в издательство и к себе домой вместе с семьей. В то время дела издательства «Столица» начинались блестяще, мы выпускали журнал «Московский вестник», и я страстно мечтал издавать журнал «Континент» в России. Я знал, что издательства «Художественная литература» и «Советский писатель» тоже стремятся к этому. Но журнал должен выходить в «Столице»! Только у нас! И ежемесячно.

 

Об этом я сразу же завел разговор, когда Владимир Максимов появился в «Столице» вместе с женой и дочерью. Он предложил написать официальное письмо в журнал, потому что прежде чем принять решение, он должен посоветоваться с членами редколлегии, некоторые из которых не верят в нашу перестройку, считают, что это очередной маневр коммунистов. Он подписал договора на издание трех своих книг в нашем издательстве, одобрил оформление романа «Семь дней творения», который был уже в наборе. Мы фотографировались, разговаривали о делах в России. Он скептически относился к перестройке, не верил, что она принесет счастье русскому народу.

— Слишком много ненависти накопилось в России! — с сожалением говорил Максимов.
Потом мы неспешно гуляли по улице Воровского и говорили, говорили. Меня поражали в нем какие-то присущие только ему естественность, простота, несуетливость.

 

11046550_869093706483744_6652766288564931969_o

10575359_869095079816940_5488970433654227656_o

 

19 апреля Владимир Емельянович с Татьяной Викторовной были у нас дома, были весь вечер, больше пяти часов. Мы говорили об издательских делах, я передал ему письмо-предложение издавать «Континент» в «Столице». Журнал «Континент», — писал я в нем, — известен всему миру не только многочисленными публикациями высокохудожественных произведений, принесших авторам мировую славу, но и своей человеколюбивой позицией. Идеи свободы, добра, справедливости, которые постоянно утверждает на своих страницах журнал, так необходимы сейчас нашему обществу, раздираемому разногласиями». Это письмо он напечатал в журнале на четвертой странице обложки, с обращением к читателям высказать мнение по поводу этого предложения.

 

А в тот вечер я расспрашивал его о журнале: как он возник, как идет работа над ним, расспрашивал о жизни в Париже, удивлялся тому, что он за шестнадцать лет так и не выучил французский язык. Надобности не было. В основном общался только с русскими. Я знал, что московские писатели постоянно живут у него, когда приезжают в Париж. И конечно, мы говорили о ситуации в России, он снова говорил, что слишком много ненависти в стране, говорил о примирении, так необходимом нам всем, иначе будет торжествовать еще большее зло, будет кровь. Он говорил это в девяностом году, когда нам, смертным, трудно было представить, что впереди нас ждет еще большее ожесточение, ждет кровь, что мы привыкнем к ежедневным убийствам. Все это было впереди!
Снова и снова мы возвращались к литературным делам, к первым шагам издательства «Столица».

— Вы сейчас на минном поле, — говорил мне Владимир Емельянович.— Каждый шаг должен быть предельно осторожен!

Я пропускал его слова мимо ушей. Какое там минное поле?! Я на цветущем лугу. Солнце, цветы, ласковый ветерок, любящие друзья вокруг! Какие там мины!

 

Виделся я с ним еще несколько раз. На квартире у Эдлиса, в ЦДЛ, где была встреча с ним. Во всех ситуациях он был, как всегда, прост и естественен. Потом было теплое прощание в аэропорту 25 апреля, прощание, которое сулило новые встречи в будущем. Там я напоследок подписал договора на издание двух его романов в журнале «Московский вестник». В журнале оба романа вышли, а в издательстве «Столица» ни одна книга из трех не увидела свет.

 

Роман «Семь дней творения» был набран, подписан в печать. И тут начались какие-то непонятные для меня игры. Выход в свет оттягивался, оттягивался, а потом «друзья» подтолкнули меня к мине, укрытой в цветочках. Максимов оказался прав. После моего ухода из «Столицы» набор романа был рассыпан. Журнал «Континент» через два года начал выходить в России, но в другом месте.

 

Еще несколько раз мы говорили по телефону, обменялись теплыми письмами. Я следил за его деятельностью, с сердечной болью читал его яростные статьи. Он чуть ли не единственный из интеллигенции не продался за чечевичную похлебку новой хищной власти, боролся из последних сил за Россию, пытался разбудить народ, лечил его горькими словами правды, заставлял поверить в себя, в свои силы, подняться на ноги, стряхнуть облепившую со всех сторон, жадно присосавшуюся нечисть.

 

Я позвонил ему в Париж, предложил выпустить его статьи отдельной книгой в издательстве «Голос» в новой серии «Без цензуры». И вскоре мы получили сборник «Надгробие для России». Мы предложили ему назвать книгу «Самоистребление», он не возражал. Книгу мы сдали в набор, и ничто не мешало ее издать. Ведь издательство «Голос» я создал сам, и руководил им, никому не подчиняясь. Я надеялся, верил, что в мае привезу Максимову в Париж книгу. И вдруг — удар! Владимир Емельянович умер! Неужели не увижу я больше его прелестного в спокойной доброте лица, не услышу больше добрые тихие слова этого мудрого человека?

Печаль, грусть, тоска!

 

 

Пётр Алёшкин

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.

Система Orphus

Важное

Рекомендованное редакцией