Травля: со взрослыми согласовано. 40 реальных историй школьной травли

Вышла книга Светланы Моториной про буллинг.  Публикуем пять историй людей, которые пережили буллинг в школе

Травля для меня — личная история. Моего сына два года травили в школе в возрасте семи и восьми лет. Мы боролись два года. Теперь я понимаю, что слишком долго. Учительница и администрация школы не признавали проблему. Последней каплей стали слова сына: «Если бы меня совсем не было, всем было бы лучше». На следующий день мы перешли в другой класс.Я решила разобраться в механизмах травли, понять, почему это произошло с нашей семьей. Я общалась с учителями, со школьными психологами, со взрослыми, которые пережили травлю много лет назад и до сих пор находятся в терапии, с родителями, чьи дети пострадали недавно. Так родилась книга «Травля: со взрослыми согласовано». В книге содержится 40 реальных историй. Пять из них в сокращенном виде приведены ниже.

 

Нина, 43 года, психотерапевт:

— Меня травили в двух школах. В первой все кончилось тем, что мне проткнули указкой руку, и родители перевели меня в другую школу. Травля была в основном психологическая. Я жила, как на минном поле. Какой-то бесконечный «нервяк». Других состояний у меня не было. Постоянное обесценивание, злые шутки. Меня называли уродливой, тупой. А я училась на одни пятерки. Всех очень забавляло, что я неженка, плакса. Выворачивали мои вещи, раскидывали. Отнимали портфель. Рвали тетради. Пинали, тыкали, ставили подножки. Помню, часто я приходила утром, а они все стоят и каждого спрашивают: «Будешь в заговоре против Нины участвовать?»

 

Тогда была модная такая игра на доверие. Когда ты стоишь, скрестив руки на груди. Тебя раскачивают взад-вперед, взад-вперед, а в какой-то момент ты должен довериться, расслабиться, почувствовать кайф, оттого что тебя ловят, и ты не упадешь. И вот в шестом классе как-то девочки взялись со мной поиграть. Я так обрадовалась, дурочка. Когда я уже достаточно расслабилась, задняя девочка отошла. Я никак не успела сгруппироваться, упала назад плашмя со всего размаха. Лежу в болевом шоке, а они ржут. У меня, видимо, было сотрясение. Помню, что сижу на уроке, а у меня двоится доска. Но я никому не пожаловалась. Пожалуешься, будет хуже, ябедой назовут.

 

Реакции учителей не было никакой. Меня было очень легко вывести в слезы. Они видели, что я постоянно реву. Это раздражало всех еще больше. В этом имидже наивной дуры я так и прожила до девятого класса, пока он не расформировался. Приходя домой, я рыдала каждый день. Но дома почти никогда никого не было. Периодически звонила в слезах матери на работу. Она всегда нервно так говорила: «О Господи, опять! Ну сколько тебе можно говорить, не обращай внимания». Родители были в курсе ситуации. Но они поддерживали этот навязанный мне имидж, что я мягкотелая, не могу ответить. Мне уже пятый десяток. Я сама психотерапевт, всю жизнь с этим работаю, постоянно исследую себя, прокачиваюсь. И вот только к 40 годам меня стало отпускать на тему, насколько я хороша или плоха. Это травма на всю жизнь.

 

 

Николай, 17 лет, студент техникума:

— В первом классе я учился в городе К. Я был меньше всех своих ровесников. Из-за роста с первых дней меня сопровождали насмешки, которые я воспринимал довольно болезненно. Меня называли мелким. Я до сих пор ненавижу свой рост. Со мной никто не хотел дружить. Меня перевели в другую школу, и там было еще хуже. Я оказался не только самый маленький, но еще и слабее всех. Надо мной опять смеялись, издевались, унижали. В третьем классе мы переехали в город П., где я живу до сих пор. Мама всегда учила меня быть хорошим, воспитанным. Примерное поведение сильно меня выделяло. Я не разговаривал на уроках, не хамил, вел себя тихо. Мне приходилось буквально физически отбиваться от одноклассников. В меня кидали ручки, другие разные предметы. Мама всегда говорила: «Терпи». Я терпел. Всегда был один. Никогда не плакал. Я и сейчас не могу заплакать.

 

После восьмого класса я пытался давать сдачи, но это было бесполезно. Их все равно было больше. Я понял, что бессилен. Я был в ужаснейшем состоянии. Резал руки, чтобы причинить себе боль, заменить душевные раны на физические. Я думал о самоубийстве, даже дату смерти выбрал. Мама все видела. Я просил, умолял перевести меня в другую школу. Но она сказала, что я сам виноват — не нашел общего языка с ровесниками. Я восемь лет варился в этом, чувствовал себя изгоем, «нечеловеком», которому не стоит жить. Сейчас я учусь в техникуме, там меня не травят. Мечтаю закончить его и уехать от мамы и из этого города. У меня появились друзья. Нас объединяет любовь к музыке (black metal). После техникума я обязательно пойду в армию по контракту. Хочу научиться убивать, обязательно приму участие в боевых действиях. Это даст мне возможность самоутвердиться. Я хочу почувствовать себя сильным.

 

Маша, 36 лет, оператор:

— У меня в детстве была аллергия. Я пришла в первый класс с насморком и красным носом. В девять лет аллергия ослабла, я стала выглядеть нормально. Но у меня уже была репутация страшной девочки. Если я до кого-то дотрагивалась, от меня отдергивали руки. Говорили, что я противная, «зашкваренная», что меня нельзя касаться, потому что руки у меня все в соплях. Все шло по нарастающей. Сначала меня называли «сопливая», «обезьяна», у меня был миллион прозвищ. Я пыталась защищаться и делала это очень неумело. Говорила невпопад. И тогда меня обвиняли в том, что я сказала что-то не то, сделала что-то не так. Это был замкнутый круг. Дома не становилось легче. Отец — успешный профессор-китолог, писал и до сих пор пишет книги, статьи, публикуется в англоязычных журналах, читает лекции по всему миру. Всегда кричал на детей, был сторонником кнута без пряника. Мать часто повторяла, что я заслужила такое отношение одноклассников, использовала травлю как метод воспитания: «Как же тебя не будут обзывать, если вон, у тебя чулок рваный?»

 

Я не знаю, как я все это выдержала. Лет в десять я начала задумываться о самоубийстве. Очень много плакала. Мне сейчас кажется, что тогда годы жизни забирались из моего будущего. А ушла я из школы, можно сказать, в окно. Это был тяжелый для меня год. Убили моего среднего брата. Ему было двенадцать. Мне было морально очень плохо. У нас была учительница по биологии. Она одобряла мою травлю. Она была плохой учительницей, любила дать нам задание и уйти. Когда она уходила, все сразу начинали меня «чмырить». В очередной раз она ушла, закрыла нас в кабинете. Надо мной начали издеваться. Я подумала, что больше я этого не выдержу. И разгромила весь кабинет. Я швыряла парты, кидала стулья, кому-то разбила голову в кровь. И в итоге попыталась выпрыгнуть из окна. Это был третий этаж… После этого случая меня выгнали из школы. Дома на меня наорали, отец меня побил. Сказал, что я своим выпрыгиванием из окна устраиваю ему проблемы. Несмотря на годы терапии, отъезд из страны, счастливую семейную жизнь и карьеру, я и сейчас еще не пережила то, что происходило 20 лет назад.

 

Сабина, 40 лет, байкер:

— Мое детство прошло в разных городах — Баку, Нефтеюганск, Подольск. У меня нет профессии. После школы я нигде не училась. Из десяти школьных лет чистого времени, когда я получала хоть какое-то образование, едва наберется три года. Так сложилось по разным причинам. Разваливался Союз. В Баку почти два года было опасно выходить на улицу, в деревне под Подольском ближайшая школа находилась в пятнадцати километрах от дома. Но основная причина даже не в этом. Я возненавидела все, что связано со школой, с обучением. В первом классе, прямо первого сентября, учительница исковеркала мою фамилию и назвала ее «Кефирова». Учительница ухмыльнулась, все засмеялись. Я так и осталась Кефировой. Дальше было много всего. Рвали тетради, били линейкой по пальцам. Называли тупой.

 

Я всегда сидела, как мышь. Мне было страшно. Когда учительница шла по рядам, у меня все внутри замирало и было невозможно дышать. Сейчас у меня такие панические атаки постоянно. Я теперь понимаю, что тогда это тоже были они. Я страшно боялась низких оценок, а она мне их ставила каждый день. За низкие оценки меня жестоко наказывали дома. Часто били. В итоге это был такой замкнутый круг. Еще я помню, что никогда, ни разу в жизни не смогла ничего ответить у доски. И совершенно не могла запомнить ни одного стихотворения. Я только открывала учебник, и у меня темнело в глазах. Сейчас я пытаюсь учиться. Это непросто. После школы любое попадание в ситуацию «учитель–ученик» вызывает паническую атаку и обморок. Недавно мне удалось найти репетитора по английскому языку, которая прониклась моей проблемой и уже несколько раз в ходе урока помогла преодолеть приступ. Еще я научилась водить байк, этим я горжусь больше всего. Мечтаю научиться играть на губной гармошке. Инструмент уже есть, осталось преодолеть страх.

 

Женя, 37 лет, режиссер:

— В шестом классе мы пошли с сестрой в театральную студию, и все наши интересы ушли туда. В школу мы продолжали ходить, учились нормально, ни с кем не ссорились, но жили теперь театром. Буквально через пару месяцев класс решил дружить против нас. Почему? Да не почему. Может быть, потому что сестры, потому что две, потому что жили еще какой-то отдельной от школы жизнью. Не знаю. Никаких даже формальных причин я не могу назвать. Ну, я носила очки. Девочки из интеллигентной семьи. Я была немного полная, но не толстая. Сейчас смотрю старые фотографии — обычный, незаметный ребенок.

 

Оглядываясь назад, я думаю, что это был дисфункциональный коллектив, плохо управляемый взрослыми. У детей не было чего-то, вокруг чего им можно было объединиться, и не на чем построить иерархию, которую в этом возрасте уже есть потребность строить. У нас были подруги, у меня своя, у сестры своя. Я сидела со своей за одной партой, сестра со своей. Однажды мы пришли в школу и нашли свои парты пустыми. Подруги от нас ушли. Так и сказали: «Раз все против вас, значит, с вами что-то не так».

 

Самым адом был урок физкультуры. Учительница поддерживала травлю — мы относились к категории «вот эти вечно освобожденные». Балласт. Последние пятнадцать минут урока всегда отдавались поиграть. И тут начинался пионербол. Садился весь класс, учительница сама выбирала капитанов команд. Это всегда был кто-то самый сильный, спортивный и классный. И дальше они набирали себе команды примерно так: «Вася, ко мне»,— говорил первый капитан: «Катя, ко мне»,— говорил второй и так далее. Самые «лохи» оставались последними. Дальше еще разыгрывалась некая драма из серии: «Бли-и-и-н! Только не ко мне в команду». Мы с сестрой всегда были теми, кого разбирали по остаточному принципу. Это было ужасно унизительно.

 

Мы никому не жаловались. Совсем. Хотя у нас были прекрасные и доверительные отношения с родителями. Мы были воспитаны так, что жаловаться нехорошо. Да и, честно говоря, я только позже поняла, что это была травля, и это недопустимо. Я многие свои страхи отрабатываю до сих пор. Например, французский много лет у меня лежал вытесненный и забытый, школа была с французским уклоном. Я не могла спокойно слышать этот язык. Звук французского был связан с воспоминаниями о школе. Сейчас я заново его учу. Начала понемногу стоять в планке. И для меня это прямо тяжелая работа. Больше даже психологическая.

 

Когда моя книга уже была готова, люди продолжали мне писать. И пишут до сих пор. Этот опыт поменял мой взгляд на травлю и окончательно определил мое понимание того, какие концепции являются мифами:

1. «Виновата жертва и ее родители». Подавляющая часть родителей и учителей считает, что жертва травли или ее родители не так себя ведут, не то говорят. И если жертву изменить, травля кончится. Важно помнить, что травля — это болезнь группы. Не жертву надо менять, а лечить коллектив.
2. «Травят слабых детей или детей из неблагополучных семей». Среди моих героев совершенно разные люди: те, кто не могли за себя постоять, и те, кто каждый раз дрались, как в последний; дети из поддерживающих семей и дети токсичных родителей. Травля — это систематическое эмоциональное, психологическое или физическое насилие. Она может набрать обороты, как снежный ком. Стоит кому-то неудачно пошутить, а учителю поддержать или не заметить, коллектив получает сигнал «ату его».
3. «Травля — это нормально, дети сами разберутся». Многие не считают травлю чем-то из ряда вон выходящим и называют это обязательным условием социализации ребенка. Что печально, я часто слышу это от учителей. Это не так. Все, что нас не убивает, не делает нас сильнее. Травля травмирует. Ее всегда допускают или запускают взрослые. Для этого нужно только одно — равнодушие учителей и родителей. Поэтому для решения проблемы травли нужны взрослые.

Истории травли нужно читать, их важно знать, чтобы признать, что травля — это проблема, не игра, не норма; что за словами наших детей: «все нормально» — иногда скрывается ад, с которым они живут каждый день, но молчат, просто потому что не доверяют взрослым.

 

Приобрести книгу «Травля: со взрослыми согласовано. 40 реальных историй школьной травли» можно в книжных магазинах.