Оттепель

Я думаю, у многих образованных людей при слове «оттепель» возникает в голове ассоциация с историческим периодом в СССР времён Никиты Хрущёва.

Об этом периоде написано много. И всегда утверждалось, что назван этот период по повести Ильи Эренбурга «Оттепель». Ныне писатель Илья Эренбург забыт, произведения его не печатаются ни либералами, ни патриотами, а написано им было много романов, повестей, статей. В тридцатые-пятидесятые годы он играл видную роль в советской литературе. Как пишут сегодня, даже возглавлял тайную разведку ЦК КПСС. Это он написал во время Великой Отечественной войны знаменитую статью «Убей немца!». Об этом я печатала свои размышления «Наука ненависти».

 

Мне всегда хотелось прочитать повесть «Оттепель», но времени не выпадало. Недавно нашла её в Интернете и прочитала. Сразу скажу, что чтение это не принесло удовольствия. Повесть слабенькая, скучная. Персонажи не живые, сюжет высосан из пальца. Естественно, возник вопрос: почему именно эта повесть дала название целому историческому периоду нашей страны? Захотелось посмотреть, как встретили повесть в те дни, когда она была опубликована? Что о ней писали? Неужели она вызвала всеобщее восхищение? И мне будет стыдно за своё отношение к ней. Я нашла отклики тех дней об этой повести. Опубликована она была в мае 1954 года в журнале «Знамя». Одним из первых откликнулся на нее Константин Симонов. В то время он был на пике популярности, считался вторым человеком в руководстве Союза писателей СССР. Претендовал на руководителя, но в том же 1954 году на Втором съезде Союза писателей СССР вместо А. Фадеева Первым секретарём был избран поэт Алексей Сурков — тот самый, который написал слова знаменитой песни военных лет «Бьется в тесной печурке огонь». А Константин Симонов остался вторым человеком в СП и возглавил журнал «Новый мир».

 

Константин Симонов написал о повести «Оттепель» большую статью «Новая повесть Ильи Эренбурга», которая была опубликована в двух номерах «Литературной газеты» (№№ 85–86 17, 20 июля 1954 года). Вот что говорит Константин Симонов о сюжете повести: «Рассказанная в повести история Лены Журавлёвой и проблемы, связанные с ней, заслуживают внимания. Эренбург повествует о том, как молодая женщина, учительница, ещё студенткой вышедшая замуж, постепенно начинает понимать, что её муж превратился в карьериста, равнодушного к людям и даже готового переступить через их интересы и права ради своей карьеры. Лена Журавлева уходит от мужа, забирает ребёнка, начинает самостоятельную жизнь, и писатель утверждает право на её этот шаг; нравственная деформация Журавлева разрушила их любовь, семью, и дальнейшая совместная жизнь двух чуждых друг другу людей перестает соответствовать нормам социалистической морали. Наряду с этим, создавая отрицательный образ Журавлева, оказавшегося на посту директора завода, Эренбург законно спрашивает: да может ли руководить людьми человек не любящий их, человек, кощунственно прикрывающий нежелание заботиться о людях якобы государственными интересами, то есть начисто не понимающий этих государственных интересов? И отвечает: нет, не может!».

 

 

Как видите, главная проблема в повести в том, что, говоря современным языком, муж-олигарх, директор крупнейшего московского завода, живёт интересами своей семьи, делает карьеру и деньги, не заботясь о рабочих своего предприятия, чем вызывает чрезвычайное недовольство и раздражение своей молодой супруги до такой степени, что она уходит от него. Вот такие проблемы были в СССР, не чета нынешним, когда современные девушки одержимы поисками богатеньких директоров заводов, которые бы делали свою карьеру и деньги, заботясь только о своей семье.

 

Как же относятся к поступку Лены другие персонажи повести? Считают её дурочкой, проворонившей своё счастье? Константин Симонов тоже спрашивает: «Почему, вспоминая положительных героев И. Эренбурга, вместе с симпатией к ним испытываешь и чувство неудовлетворенности, когда охватываешь глазом общую картину?». Значит, и автор рецензии засомневался в правильности поступка Лены? Нет! Вот что его смутило: «Вот Лена, хорошая молодая неглупая женщина. Такой она выглядит в повести. Однако, когда о ней заговаривают другие персонажи, то эти качества начинают приобретать оттенок исключительности, подчеркнутости. Умная женщина, в Москве такую редко встретишь, — думает о ней Коротеев…».

 

И вот как вообще оценивает повесть «Оттепель» Константин Симонов: «Далекая от художественности отрывочная протокольная запись характерна для многих страниц «Оттепели» — произведения, где беглость и поверхностность наблюдений самым разительным образом сказались не только на его идейной стороне, но с не меньшей отрицательной силой и на стороне художественной. А в итоге перед нами повесть, которая, на мой взгляд, много слабей всего, что создал Илья Эренбург за последние полтора десятилетия своей работы в литературе… В конечном итоге, вся повесть, несмотря на некоторые хорошие страницы, представляется огорчительной для нашей литературы неудачей автора».

 

Илья Эренбург обиделся и опубликовал в «Литературной газете» статью, где оправдывался, говорил, что повесть не поняли, но всё же признавал, что она неудачна. На Втором съезде писателей, который состоялся в том же 1954 году, где и в докладе, и содокладе называли повесть «Оттепель» неудачной, Илья Эренбург сказал в своем выступлении: «Если я ещё смогу написать новую книгу, то постараюсь, чтобы она была шагом вперёд от моей последней повести, а не шагом в сторону». Михаил Шолохов в своей речи на этом Съезде иронически прокомментировал эти слова Эренбурга: «По сравнению с «Бурей» и «Девятым валом» повесть «Оттепель», бесспорно, представляет шаг назад. Теперь Эренбург обещает сделать шаг вперед. Не знаю, как эти танцевальные па называются на другом языке, а на русском это звучит: «топтание на месте». Мало же утешительного вы нам наобещали, уважаемый Илья Григорьевич!»

 

Кстати, в этой своей речи Михаил Шолохов резко высказался и о произведениях Константина Симонова: «К. Симонов отнюдь не новобранец в литературе, а достаточно пожилой и опытный боец. Написал он тоже достаточно много и во всех жанрах, которые свойственны литературе. Но когда я перечитываю его произведения, меня не покидает ощущение того, что писал он, стремясь к одному — лишь бы вытянуть на четверку, а то и на тройку с плюсом. А ведь он, бесспорно, талантливый писатель, и его нежелание (о неумении тут не может быть и речи) отдать произведению всего себя, целиком, заставляет тревожно задумываться. Чему могут научиться у Симонова молодые писатели? Разве только скорописи да совершенно не обязательному для писателя умению дипломатического маневрирования. Для большого писателя этих способностей, прямо скажу, маловато. Особую тревогу вызывает его последняя книга: с виду все гладко, все на месте, а дочитаешь до конца — и создается такое впечатление, как будто тебя, голодного, пригласили на званый обед и угостили тюрей, и то не досыта. И досадно тебе, и голодно, и в душе проклинаешь скрягу хозяина.

 

Не первый год пишет т. Симонов. Пора уже ему оглянуться на пройденный им писательский путь и подумать о том, что наступит час, когда найдется некий мудрец и зрячий мальчик, который, указывая на т. Симонова, скажет: «А король-то голый!» Неохота нам, Константин Михайлович, будет смотреть на твою наготу, а поэтому, не обижаясь, прими наш дружеский совет: одевайся поскорее поплотнее, да одежку выбирай такую, чтобы ей век износу не было!».

 

Выступал Шолохов почти семьдесят лет назад в совсем другой стране, где проблемы в литературе были совсем иными, но о литературных премиях его слова звучат так, словно он их говорил сегодня. «При такой системе (литпремий) мы сами разучимся отличать золото от меди, а окончательно дезориентированный читатель будет настораживаться, увидев книгу очередного лауреата.

 

На днях я увидел человека в штатском — вся грудь в золоте и медалях. Батюшки, думаю, неужели воскрес Иван Поддубный? Пригляделся — фигура не борцовская: оказывается, это не то кинорежиссер, не то кинооператор. Нет, товарищи писатели, давайте лучше блистать книгами, а не медалями».

 

Я знаю несколько малоизвестных литераторов, которые, если нацепят все медальки, положенные лауреатам литпремий, то места на пиджаке не хватит, придётся крепить на брюки. А вот почему короткий отрезок нашей истории времён Никиты Хрущева назвали по имени этой общепризнанно слабой повести, для меня осталось загадкой.

 

 

Татьяна Жарикова