БЕЛЫЕ ГВОЗДИКИ

Памяти отца

     Какие развлечения может придумать себе бездельник-ЛИТовец? Встреча в Гнесинке отменилась. До родного семинара—вагон времени. Ну, раз вагон, то Ваганьково заполнит вакуум в расписании: давно уже собиралась «навестить» Владимира Семёновича Высоцкого, чьи многочисленные пластинки с портретами на картонных конвертах—крохотный, но незаменимый элемент в майолике моего искристо-счастливого детства. Отец в молодости был очень похож на Высоцкого внешне; и тембр голоса похож, только у папы без хрипотцы. Да и убеждения, и взгляды на жизнь у них совпадали. Высоцкий был единственным кумиром моего умного, сурового отца-военного. А когда лопнула  чересчур натянутая колками обстоятельств струна жизни Гамлета с Таганки, папа написал эпитафию (видимо, графоманские наклонности достались мне по наследству  именно от него!), а приехав в Москву, сразу пошёл на могилу своего духовного брата.   

      В начале ноября  снова буду рассеянна и замкнута: в этом году—ровно пять лет, как родитель, так и не попросив у нас с мамой прощения за…(ну, это неитересно!), просто взял и умер от острого лейкоза. Ушёл от проблем, предпочитая смерть мужеству…Что ж, сильные люди зачастую оказываются беспомощными и бессильными в делах семейных. Но за эти пять лет бытования ТАМ, папа «свой счёт оплатил и закрыл». Мой отец—не булгаковский Коровьев-Фагот, но точно знаю, что счёт его закрыт: я ему всё  простила (ну, или почти всё). Он снится мне молодым, как на маминой любимой фотографии, и таким же чёрно-белым почему-то.

     Сиреневая ветка метро: от «Планерной» было так легко скользить вниз, когда впервые самостоятельно из «Шереметьево-1» добиралась до друзей, а теперь, приезжая в Москву, каждый раз приходится карабкаться вверх от «Выхино». Между этими двумя точками—«Планерной» и «Выхино»—станции, как вешки: «Волгоградский проспект»—недалеко работает моя подруга детства; «Рязанский проспект»—Маша и музей Паустовского; «Китай-город» напоминает, что здесь переход на щедро политую слёзами оранжевую ветку; «Пушкинская» навсегда срослась с ощущением утренней пробежки по переходам и эскалаторам (а что делать? на лекции ещё не так побежишь!); «Баррикадная»—всегда как завершение посиделок в ЦДЛ после сдачи сессии. А «Улица 1905 года» теперь ассоциируется только с Ваганьково.

      Бабушка-модница (чёрное пальто, красные серьги в тон перчаткам—ну, очень похожа на актрису на пенсии!) доброжелательно и подробно объясняет мне, как от метро через дворы можно пройти до известного кладбища. «Ой, боюсь, заблужусь в дворах-то!»—сомневаюсь в своём собственном навигаторе—голове. «Да тут совсем недалеко, не переживайте—дойдёте!»—везёт мне, потому что из разговора  понимаю: за сегодняшний день словоохотливая пожилая леди уже не в первый раз объясняет эту дорогу…

     Рискую и иду по бабушкиному маршруту. Действительно, прохожу дворы, вижу цветочный магазин. Неудобно идти к папиному кумиру с пустыми руками. Замечаю среди венков живые цветы (Ваганьково через улицу, но такое ощущение, что я уже пришла туда…) Спускаюсь по ступенькам магазинчика вниз и обнаруживаю продавщицу, которая возится с корзинами. Спрашиваю, сколько стоят белые гвоздики. Мы вместе поднимаемся из этого цветочного бункера наверх. Цены, оказывается, везде указаны: я, как всегда, просто не замечаю того, что на виду…«Владимир Семёнович поймёт моё студенческое положение и не обидится за два цветочка»,—мысленно уговариваю себя, выбирая упругие, будто гофрированные гвоздики.

     И вот я наконец у ворот легендарного Ваганьково: церковь—справа, церковь—прямо, тесно столпившиеся надгробия, указатели (поверив одному—«Могила Цветаевых,  20 метров»— иду по стрелочке и похожей фамилии на памятниках почему-то не вижу…) Вспоминаю папины строчки: «Тебе в тени Ваганьково»,—и делаю вывод, что надо, наверное, идти вглубь. Но встречные люди говорят, что могила Высоцкого «недалеко от входа, надо вернуться и идти направо». Хорошо. Возвращаюсь. Кстати, прямо на улице, на стене храма висит икона Николая Чудотворца, и огонь свечей в ногах святого похож на венчики причудливых цветов, которые колышутся  от ветра: какой-то молодой человек «сажает» ещё один горящий «цветочек» и крестится. А я иду дальше со своими гвоздиками и сворачиваю на первую перед входом аллею.

      Но чем дальше шагаю под пристальными взглядами людей с надгробий (с удивлением замечаю совсем недавние даты захоронений: кладбище действующее, оказывается! не знала!), тем острее чувствую всё больше  нарастающий дискомфорт: такое ощущение, что прохожу сквозь строй, а вокруг становится  тише и тише, живых не видно…В голове крутится вопрос: чем же объяснить вычурность большинства памятников? Ушедшим безразлично: над всеми одинаковые два метра земли. Живые воздвигают всё это для живых: мол, посмотрите, как мы любим и помним. Но возникают банальные вопросы: а до смерти близких часто вы им звонили? Всегда ли с ними соглашались? Редко ли конфликтовали?

      Как ни странно, ярче всего запомнился очень заурядный на фоне других памятник из черно-серого мрамора с высеченным портретом улыбающегося парнишки. Смотрю на даты: почти мой ровесник, умер три года назад. «Любимому сыну», — почему-то сразу возникает мысль о передозировке, автокатастрофе или ещё какой-нибудь трагической нелепости. Что же произошло, парень?  Вместо того, чтобы учиться, строить карьеру, флиртовать с девушками, радоваться этой тёплой осени, ты вынужден круглосуточно улыбаться на редкопосещаемой аллее известного кладбища таким вот случайным прохожим, как я, которые всё равно не запомнят твоего  имени, просто скользнут взглядом и — мимо, дальше по своему маршруту. (Всё отчётливее понимаю, что завещаю себя кремировать, лишь бы избавить близких от посещения каких-либо кладбищ…)

     Памятника Высоцкому почему-то нет и нет, а мне становится всё неуютнее и неуютнее. Уже мысленно обращаюсь к отцу: «Папа, ну, хоть ты мне помоги!» И можете не верить, но сразу же за поворотом вижу женщину, идущую мне навстречу. Спрашиваю: «А где ж Высоцкий?»—«Ох, да у самого входа! Ну и ушли же вы! А я думаю, надо же, какая смелая девушка! Пойдёмте со мной, а то мне как-то не по себе: поздновато уже».—«Да всего четыре часа!»—«А мне ещё инструмент сдавать надо», —тут только замечаю в руках женщины грабли и небольшую лопату: у меня редчайшая «наблюдательность», нечего сказать…

    Идём, беседуем. Начинают опять попадаться живые люди (радость-то какая!). Бородатый запущенный дедушка, но с о-о-очень интеллигентской интонацией, протягивает нам конфету: «Возьмите, пожалуйста!»  Моя спутница смеётся: «Лучше девушке отдайте!» — «Девушка, возьмите,» — отказываюсь, но дедок всё-таки церемонно вручает мне сладость. Благодарю и машинально кладу конфетку в карман своего осеннего серого френча (карамелька в розовой обёртке, «Мечта» называется—ничего особенного, но теперь эти безобидные кругляшки с начинкой будут для меня всегда с горчинкой Ваганьково: я её так и не смогла съесть, оставила в качестве талисмана в кармане, но сахар имеет тенденцию таять…действительно, как мечта).

     Прощаюсь со спутницей: она продолжает волноваться, что не успеет сдать кладбищенский инвентарь.

     Вижу памятник Александру Абдулову, золотого ангела Машеньки Шиловой и…надгробие с фамилией Светланова! Дата смерти— 2007 год: всё ясно, в тот год мне было совсем не до новостей культуры…Любой человек умирает для современников  именно в тот день, когда они узнают о его смерти. «Светлая память, маэстро! Для меня Вы были живы по сию минуту», — думаю про себя.

     Ну, вот и могила Влада Листьева, которую, кстати, мне называли как ориентир. Цветов достаточно: «заказать» человека можно, но память «заказать» не получится!

     Но вот (неужели я всё-таки нашла?!) и знакомый с детства по фотографиям спеленутый навечно со своей гитарой Владимир Семёнович Высоцкий. Мужчина и женщина молча наблюдают, как я кладу стоически выдержавшие этот поход гвоздики на приличную охапку красных и розовых цветов (опять-таки, гвоздик!) Женщина тихо говорит мужчине, но я слышу каждое слово: «А раньше здесь были просто горы цветов, не то, что сейчас». А меня, надо сказать, и это количество удивило…

     Разглядываю памятник: что думал папа, глядя на это изваяние?

     В цветах утопает ламинированный лист формата А4 с распечаткой стихотворения: «Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу! Может, кто-то когда-то поставит свечу…»—поклонники постарались.

    За моей спиной храм. Захожу туда: только одна девушка в платке поправляет свечи. «Ничего, что я без головного убора?»— смущенно спрашиваю.—«Вы уже зашли. Что-то хотели?»—«Можно мне одну свечу?»—«Да, конечно. Вот, возьмите.»

     Зажигаю свечку и ставлю её там, где ставить положено за упокой души. Вспоминаю, что уже вечер, оборачиваюсь к девушке: «Вы не торопитесь? А то я не знаю, сколько ещё здесь простою.» — «Не волнуйтесь, всё в порядке,» — доброжелательно отвечает она. И я отпускаю мысли…

    Заставляет очнуться рефлекс студента: вдруг вспоминаю, что семинар-то начнётся уже через час! Мне нужно поторапливаться…

    Ваганьково и станция метро «Улица 1905года» теперь—насечка на сердце  (пусть банально звучит! а я так чувствую!!!) и очередная вешка на сиреневой ветке. Но и мой след остался там: две белые гвоздики на фоне красных и розовых. И свеча в тихой церкви. Одна на двоих: кумир и поклонник колышутся в гребешке пламени и всё понимают…

                                                                                                            

 Юлия Белоус,

                                                                                       2 курс з/о, семинар поэзии,

                                                            Литературный институт им.Горького.

                                                     осень, 2011 год.