Пятница 29.03.2024

Актуальные новости


Новости

Творчество

17 Сен, 14:24

Анонсы

Соло для скрипки. Рассказ Валерия Аршанского

25. 06. 2022 335

3Aqj10LlXzM

 

В середине июля Сорок первого немцы, прорвавшись через наши   наспех сооружённые оборонительные редуты,  вошли в Смоленск. Два  месяца красноармейцы героически  перекрывали  фашистам дальнейший путь на Москву. Но…  Уже в сентябре, пойманный во время облавы  Витька —  маленький, щупленький, как воробышек вчерашний семиклассник – целую неделю  катил вместе с такими же заплаканными, зарёванными малолетними узниками в товарняке   по неведомым железным  дорогам куда-то в  проклятую Германию. Эрзац – осклизлый  «брот» утром и вечером, в обед – затхлая  селёдка, в углу — чан с водой и дырка в полу  для отправления нужд  —  весь «комфорт»  громыхающего на стыках  грузового вагона.

 

Наконец, вот она, конечная станция. Ночь. Тусклые фонари. Беспросветный дождь. Громадные овчарки, готовые  растерзать и так перепуганных мальчишек и девчонок, и такой же лающий язык конвоиров …  Казалось, всё, конец света и жизни конец. Но улыбнулась грустно  луна: при распределении пленников по баракам  и к хозяевам, нуждавшимся в  рабочих руках,  Витя попал из лагеря в дом к пожилому пианисту, хорошо знавшему   музыку Чайковского, Скрябина, Алябьева, а ещё — малость русский язык, на котором говорил  с чудовищным акцентом ( какая — то его бабка-дворянка была из русских).  Мальчишка подходил авторитетному местному бюргеру как помощник садовника. За кусок хлеба, картофель  и миску похлёбки — такой же, как для породистого кобеля Харко. Его  и жить поселили  рядом с  комнатой собаки, только у овчарки было маленькое оконце в стене, а у Виктора – подвальная каморка без окон. Но хотя бы не нары ( кинули  тюфяк на кушетку) ,  не лагерь с колючей проволокой , не палка надсмотрщика — и за то спасибо.

 

Садовник – Фриц — с новым помощником не здоровался, не прощался, вообще не общался,  лишь буркал с утра  себе под нос на чистом немецком, что сегодня нужно сделать и понимай, как хочешь. Но  если  мальчик делал что — то не то или не так, долговязый Фриц, сзади тихо подкравшись, молча скручивал ему ухо в трубочку, заставляя  волком  выть  и от боли, и от невозможности пожаловаться родной маме….  Хорошо ещё, если вступалась за  Витьку его ровесница – Хельга – дочь поздно женившегося, как он потом узнал, хозяина поместья. Быстро — быстро выговаривая  садисту — садовнику нечто вразумляющее ( «das ist  unmogligh!» – «так невозможно!») , она виновато улыбалась русскому… И он глотал слёзы обиды. В душе желая   жилистому Фрицу  скорой и неминуемой погибели.

 

Хотелось бежать.  Но как? И куда? Доносились скупые вести  о наших военнопленных, пытавшихся вырваться из неволи. Но ведь кругом   благословенная  Дойчланд, где стукачество возведено в абсолют ещё со времён готтов и гугенотов. И если беглецы  каким — то чудом могли  всё-таки преодолеть колючие  заграждения и оказаться в десятке – другом километров  от  адского концлагеря, на почти  безлюдном, казалось бы, хуторе, где владельцы  мызы с улыбкой Иуды  давали несчастным по кружке молока,  куску хлеба и приют на чердаке или сеновале, их тут же хапала полевая жандармерия, возвращая в « райский уголок ». Тот, где на первый раз — штрафной изолятор, побои до крови, издевательская маршировка на плацу под взглядами выстроившихся лагерников (им в назидание!). А рискнувших   на второй побег вообще ждал колодец  шахты…

 

Но в сорок пятом наступил выстраданный, долгожданный «Гитлер капут!» под звуки родной артиллерийской канонады. И слёзы узников  были уже другого свойства – сладкие, облегчающие душу. На строгие вопросы дядек – следователей Виктор не сказал ни одного дурного слова о хозяине,  что и спасло пианисту  дом от реквизиции ( а садовник  Фриц,  раздавленный танком,  валялся неподалёку, на улице, так и не успев пустить в дело  заготовленный фауст – патрон).

 

И пришлось Вите пройти суровую фильтрацию, новые вопросы и допросы… А потом,  облачившись в гимнастёрку и сапоги  рядового, дослуживал он положенный трёхлетний  срок далеко от родного  Смоленска и, тем более,   от  затерянного в  вересковой роще немецкого  городишка  земли Нижняя Саксония. О котором  вспоминал  смолянин, как о пытке. Но   возносил  сердечную  благодарность к тем,  кто, по сути, спас ему жизнь, утвердив во мнении,  что мир делится не на  плохие и хорошие нации, а только на плохих и хороших людей. Был с блеском закончен  заветный медицинский институт, создал он  с однокурсницей семью, где родились и росли двое  детей. Но все послевоенные годы  Виктор пытался  хоть как-то прорваться сквозь железный занавес,  хоть как-то связаться, списаться, созвониться  со своими  спасителями. Бесполезно. Не помогал даже, казалось бы, всемогущий международный Красный Крест. Свет в туннеле  забрезжил только  с перестройкой. И доктор  Алабужев, уже солидный врач – хирург высшей категории  Виктор  Степанович Алабужев  — получил восторженное письмо от Хельги. А в нём —  заверенное   подписью и печатью бургомистра   Einladung – приглашение в гости на полторы недели, гарантирующее  принимающей стороной питание, проживание и оказание в случае   необходимости  экстренной медицинской помощи.

 

И вот он, поезд  Москва – Берлин,  с промежуточной остановкой во Франкфурте — на – Одере. Вот она, встречающая на «Ауди -100» солидная седоватая дама – располневшая, в больших роговых очках, с цветами в руках – и всё же такая узнаваемая Хельга! Их долгие, сумасшедшие объятия на перроне, к вящему удивлению  скупых на эмоции  дойче лёйте , не приученных  к  принародному  выражению чувств. Да  плевать!

 

И нескончаемый, полный откровения разговор за  бутылкой русской водки   (несмотря на свои Шестьдесят годиков  —  одолели «пузырь» под полновесные котлеты и тефтели,  признав,  что именно московского разлива «Столичная»  по-настоящему благородный напиток, в отличие от кислого рейнского  шнапса и даже воспетого Ремарком  кальвадоса — яблочного пойла в какие-то двадцать оборотов — с маленьким  яблочком на дне бутылки).

 

Папа? Gestorben… Уже давно. Сложив  руки крестом на груди, возвела очи к потолку Хельга. И муттер… И муж – прекрасный был человек – тоже… Онкология. В прошлом  году. Я? Ты же помнишь, я скрипачка, все годы  преподаю в детской музыкальной школе. . Сын?  О! Мой  Хайнрих – это гений,  банкир, бизнесмен.  Преуспевает в Бонне. Подарил  мне  чудесную красавицу — внучку  и двоих внучат. Сын, кстати, утром  звонил,   завтра обещает быть, прилетит на своём самолёте,  ему очень интересно с тобой  встретиться, мы с папой  ему столько о тебе рассказывали… А что твоя семья,  Виктор? Я знаю, двое сыновей: адвокат, журналист. Врачами не стали?   А жена? О, Gott ! Тоже онкология? Бедняжка. В сорок восемь лет? Wie schade… Как жаль. Ты благополучен  со второй  женой? Да, я согласна, Виктор. Если бы не фашизм, не эти адские  Освенцим, Дахау и Майданек, где людоеды в топках сжигали  несчастных, а среди них, конечно,  были мировые таланты —  уже на Марсе яблони бы цвели и от рака лечили, как от простуды… Будь проклята война! О, Виктор, как мы заболтались, ты посмотри на часы?  Ну, какое же детское время…Поздно!  Это я виновата, заговорила гостя, а ты с дороги…Ничего, ещё целых десять дней впереди. Наговоримся.

 

Хельга стелила  постель, аккуратно, по-женски  расправляя наволочки, простыни, одеяло, пододеяльник. А Виктор,  приобняв фрау за полные  плечи, целовал её  то  в затылок, то в округлые локотки. Но, стоило ему лишь чуть проявить настойчивость, Хельга решительно отвела мужские руки.  «Дорогой мой, нет. Я много думала. Но, нет! Иначе мы разрушим всё, что нам  нужно сохранить , пока мы живы. Как я буду смотреть в глаза твоей жене? Ты ведь пригласишь меня к себе?».

 

***

Я мало что изменил и почти  ничего не приукрасил  в драматической  истории, поведанной мне моим  старшим другом и товарищем, любителем музыки и Есенинской поэзии доктором Лабузовым  Виктором Стефановичем, малолетним узником гитлеровских концентрационных лагерей.  Царствие ему небесное. Теперь уже  можно об этом  рассказать… Позволяет.  Не взыщет.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.

Система Orphus

Важное

Рекомендованное редакцией