Дмитрий Чугунов: «СтопХам» — это не проект, это справедливость!»

Дмитрий Чугунов — российский общественный деятель, комиссар движения «Наши». Основатель и глава общественного движения «СтопХам». Член Общественной палаты Российской Федерации. Первый заместитель председателя Комиссии по общественной безопасности и ОНК. В этом интервью Дмитрий откровенно поделился с нами историей своей жизни и секретом успеха скандального проекта «СтопХам»: о социальной активности, справедливости и ответственности.

— Расскажите, с чего началась ваша деятельность как активиста? Как вы пришли к тому, что имеете сейчас?

— В 2004 году я был обычным студентом педагогического колледжа, ни о чем не думал. Готовился уйти в армию. Совершенно случайно попал в компанию ребят, которые занимались подготовкой молодежи к службе в спецназе. Попал как педагог, с целью проведения исследований. В то время начался тренд на создание молодежных движений, тогда были созданы такие движения, как «Наши», «Местные». Мы стали проводить военно-патриотические игры для только что созданного движения «Наши». Но тогда я еще не состоял в «Наших», я был парнем, который хотел уйти в армию, честно отслужить два года в спецназе.

 

 

Мы смутно понимали, что такое молодёжная политика. Но пообщавшись теснее с ребятами из движения, мне понравились их ясность мышления, цели, амбиции. Поэтому я присоединился к ним впоследствии. Мне было поручено заниматься идеологией. Помню, ко мне подошел технический директор и сказал: «Слушай, Дим, ты будешь заниматься идеологией!» Я говорю: «Чем заниматься?» Где я и где идеология? Я был от этого очень далёк. В течение месяца я ездил в Институт при движении (Национальный институт «Высшая школа управления»), слушал каких-то серьезных дядек из МГУ, посещал вузы. Все рассказывали про внешнюю, внутреннюю политику, про какие-то сентенции. Я начинал понимать конструкцию того, как выглядит, по их мнению, ситуация в стране, зачем нужны те или иные движения в международном плане, получил вводную информацию по тогда еще первой оранжевой революции.

 

Я настолько успешно втянулся в работу движения «Наши», что в 2005 году, на первом же «Селигере» оказался в числе 50 людей со стороны, кто попал на встречу с президентом, с Путиным. Мы поехали к нему в Завидово, там долго общались, и он произвел очень яркое на меня впечатление именно как человек, личность и лидер. С этого момента начинается история роста в движении. Мы реализовывали разные проекты, например, проект «Наша армия». Программа просуществовала до 2008—2009 года. Я вышел из нее и ушел в армию, потом больше не вернулся. По программе «Наша армия» я приглашал людей пойти служить в армию. И было бы как-то странно:

— Ребят, пойдем-те в армию!

— Ты сам служил?

— Ну нет, я здесь нужнее.

 

 

Но я никогда не мог себе позволить к чему-то людей призывать, не имея личного опыта. Более того, я ушел из двух вузов, в которых учился, ушел, чтобы служить два года, а не полтора, потому что думал: «Ну как-то неправильно, все мои братишки служили два года, а я буду полтора, буду здесь чувствовать себя немного ущербным». Это юношеское представление о том, что такое «хорошо», а что такое «плохо». Я пошел служить с небольшой командой, ведь нас направили в ту часть, куда большой командой было сложно попасть. Это был Первый Краснознаменный отряд специального назначения «Витязь». Часть службы прошла у меня там, но потом за «косяки» меня перевели на Дальний Восток.

 

— Что это были за «косяки»?

— Я начал вести дневник. Я считал, что дневник — это святое, что никто не может читать его. Но командир прочитал. Там была длинная история. В дневнике было описание повседневной службы в красках и лицах. Конечно же, командир взвода там фигурировал, он прочел, но его не это задело. Учебка переживала тогда некую трансформацию, и там не хватало нагрузок, к которым должны готовить. Такой детский оздоровительный лагерь «Витязёк», как я написал, что «сейчас нет нагрузки, а я готовился к чему-то большему, а мы ходим пешком по плацу и не было никакого спецназа». Это же мой дневник, я так себе эту историю вижу. Командира группы эта история впечатлила, он перевел меня сначала в соседний полк, а оттуда я вернулся опять в отряд, но уже в боевую группу. Потом меня отправили на Дальний Восток. Потому что командир решил: раз есть много старослужащих и есть один беспокойный, проще избавиться от того, который беспокойный. Там я попал в 21-й отряд специального назначения «Тайфун». Я решил не сдаваться и дослужить оставшуюся службу в качестве разведчика-снайпера. Я стал бронзовым призером Чемпионата России по стрельбе из снайперской винтовки, в том числе я «дернул» всех снайперов из отряда «Витязь», что доставило мне нескрываемое удовольствие. Ведь я вернулся в старый лагерь и показал, что не все так у них хорошо. Также я участвовал в трех или четырех чемпионатах всероссийских по дзюдо, по самбо, то есть как спортсмен.

 

 

— А до армии чем занимались?

— Я занимался 10 лет дзюдо, имел уже разряд КМС, но именно в армии начал ездить по чемпионатам России по дзюдо, самбо, рукопашному бою, по стрельбе. На уровне военных мы побеждали всех, кого могли. Когда два года моей службы подошли к концу, я вернулся в Москву и устроился на контракт, как инструктор штурмовой группы специального назначения, в одну из частей внутренних войск. Я отслужил там недолго, потому что 12 тысяч рублей — это не такая уж высокая зарплата, на нее выжить в Москве достаточно сложно. Параллельно я опять же готовил ребят в школе к армии. Когда уволился, то решил вернуться в молодежную политику и вернулся в «Наши», которые были на этапе создания.

 

— С чего началась история «СтопХама»?

— Через полгода, как мы вернулись в движение, я купил себе автомобиль за 40 тысяч рублей у сестры — «Волгу-3110». Она появилась в ролике «СтопХама» не просто так. С нее начался «СтопХам». Я жил тогда еще в Бирюлево на юге Москвы, а друзья мои жили на севере, где Дмитровское шоссе, и они говорят: «Приезжай к нам, посидим». Получается, или они ко мне ехали на восьми машинах, или я к ним, что было проще, на своей. Но постольку-постольку я был молодой водитель, то есть опыта вождения у меня было немного, я к ним ехал не спеша. Встреча должна была состояться в районе метро «Дмитровская». Я проезжал мимо GQ-бара, это недалеко от гостиницы «Балчуг», если я не ошибаюсь. Там была такая улица, только две полосы в одну сторону. Я встал в пробку.

 

 

Задом я сдать не могу, там перекресток, налево двойная сплошная, а прямо передо мной не едет ничего. Я вышел, посмотрел — там не пробка, просто машины припаркованы вторым рядом, а слева двойная сплошная. И таких машин там было три. Я непосредственно уперся в Porsche Cayenne. В итоге простоял два с половиной часа за этим Porsche Cayenne`ом. Я и к гаишникам ходил, которые там недалеко где-то дежурили, они говорили: «Да, да, хорошо, мы сейчас вызовем эвакуатор», но эвакуатор не приехал. В итоге, когда я уже сидел в этой «Волге», когда уже не знал что делать, перекипел, смотрю, вышла девочка из соседнего Старбакса — села в этот Porsche и уехала. И не было машин, уже и «Бентли» уехала, и еще что-то уехало. Я настолько был под впечатлением от этой истории. В мире этой девушки не существовало никого абсолютно, ну вот она просто решила, что это нормально. Я приехал к друзьям. Им в эмоциях, с присущей харизмой рассказывал о том, что вообще это «дичь». Они говорили: «Дружище, так ездят все, это нормой в Москве стало таким образом парковаться, и ты никого этим не удивишь, к этому привыкли». Я говорю: «Ну, так не может быть. Давайте что-нибудь сделаем!» Собственно с этого момента и начался проект, когда мы сказали: «Давайте что-нибудь сделаем!». Мы решили просто обозначить всех хамов и решили, что все хамы ездят только на дорогих авто. Это опять наше начальное юношеско-максималистское представление о том, что есть некое разделение на хороших и плохих: чем больше денег, тем человек ведет себя более отвязно. Но, как выяснилось после наших первых поездок, это далеко не так — люди на абсолютных «ведрах» ведут себя так, будто они — полубоги, и все остальные им как минимум должны.

 

 

Мы находили в день три-четыре часа времени, передвигаясь сначала на машинах по центру Москвы, искали таких ярко выраженных идиотов, которые вторым, третьим, четвертым рядом стоят, потому что просто лень лишних 20 метров пронести свою попу до входа к кафе. Мы пытались выяснить, что движет людьми, спрашивали, просили перепарковаться; если не получалось, мы просто клеили наклейку. Мы столкнулись с тем, что люди особенно с личной охраной, люди на «Бентли», на «Майбахах» не понимали, что происходит. И еще, наверное, долгие годы не понимали. Для них было ощущение, что собака с ними заговорила. То есть судя по их лицу, я конечно, не большой практик в этом вопросе. Но то, как они пытались понять, вслушивались, что я им говорю, когда к ним обращался — то есть семиатически я к нему обращаться-то и не мог, потому что он в «Майбахе», а я — студент, несмотря на то, что уже служил в армии. Мое субтильное телосложение вводило очень многих в заблуждение, особенно когда я подходил к машинам. Опускалось стекло, и люди спрашивали: «Чего?», я говорил: «Ваша машина, к сожалению, мешает». А в ответ: «Что?! Кому мешает? Иди, иди учись, работай иди». То есть вот это: «Иди учись, иди работай» преследовало нас на протяжении еще многих лет. У людей не было понимания, что, возможно, у меня есть работа, высшее образование, можно поспорить с точки зрения моей команды, и тех людей, которые сидели в машине, у кого выше интеллект, может быть, и в шахматную партию срубились бы. Да, возможно, мы зарабатывали меньше, но это особенность возраста и того, что мы еще реализовывали себя с точки зрения какой-то справедливости социальной и вопрос стоял внутри. Так уж воспитаны. Поэтому, когда мы сталкивались, это была в первую очередь  борьба двух идей. А вся проблема-то в головах. Каша в голове, когда остальным нельзя, а мне можно, приводила к тому, что у людей были двоякие ощущения по поводу видео «СтопХама», потому что они видели в первую очередь отражение самих себя. Там были комментарии, кто-то пытался вставать на сторону хамов, кто-то пытался отстаивать нашу точку зрения. Но когда лично общаешься с людьми, они говорят: «Я смотрел с удовольствием видео, всех считаю уродами, за вас, за вас», а потом сам еду по тротуару или могу запарковаться. Потом, конечно, люди постепенно меняют точку зрения, потому что понимают, что со стороны они выглядят совсем бездарно и безбожно.

 

— Вы собрали команду людей из «Наших»? Сколько вас было?

— Это была просто дружеская компания. Нас было четыре человека, кто делал эту историю постоянно, все остальные присоединялись кто как. И они постепенно отходили, потому что появлялись свои бизнесы, интересы. Они не видели в этой истории какой-то перспективы — нельзя бесконечно клеить наклейки и ездить бороться со злом. Дон Кихота в себе увидеть тоже не каждый готов, по-честному. Может быть, это и статусно, но абсолютно бессмысленно, когда ты борешься, борешься…

 

 

— А когда вы готовились вообще к проекту, вы же понимали, что это будет довольно провокационно и какая-то физическая или эмоциональная сила будет со стороны?

— Мы ездили на одной-двух машинах, мы — здоровые молодые ребята. В первую очередь мы определили, что оставляем за собой право бить только в ответ. Но по первым же каким-то пробным нашим историям мы поняли, что драк хватит.

 

— Но уже на третьем ролике появился человек с пистолетом…

— Это был новый сезон. Если брать совсем первые ролики, их сейчас наверное, сложно будет найти, но это истории с «Майбахом» — первая драка, истории в Питере какие-то, когда чувак с монтировкой гонялся. Мы понимали, что реакция будет, причем самая негативная. Здесь спасал тот факт, что не было какого-то страха, мы, может быть, не осознавали до конца опасностей или осознавали, но принимали их как должное. То есть готовы были в этом вопросе идти до конца, потому что назвались уже груздем. Тут мне армия в чем-то помогла, я уже оставлял за собой какое-то моральное право, заднюю скорость уже включить не мог. Отбоялся свое, то есть меня пугать каким-то насилием было бессмысленно, абсолютно точно. Поэтому, наверное, это и сыграло ту роль в становлении «СтопХама». У нас не было каких-то супербойцов, спортсменов, все — обычные пацаны, дворовые, которые, если что, за себя постоять могут.

 

— На какие средства существовал проект на начальной стадии?

— На начальном этапе мы же были движение «Наши», пока не вышли из его рамок. Вначале наклейки, камеры закупало движение. Под это были какие-то средства, опять же спонсорские гранты и т.д. Потом проект уже вышел из состава движения. Мы для себя решили, что не можем мешать теплое с мягким, не хотим гонять людей каждую неделю на какие-то митинги, а тогда была активная пора — вот эти выборные, предвыборные процессы, когда нужно было людей постоянно туда-сюда тягать. Довольно сложно было обосновать им, при чем здесь «СтопХам». Мы приняли решение, что будем двигаться самостоятельно. И у нас сразу кончились деньги. Тогда мы стали развивать свой канал на YouTube, учиться выживать в этом формате. Мы использовали краундфандинг, подписались на партнерку, вкладывали свои деньги, потому что денег с YouTube`а не хватало катастрофически. Техника ломалась очень часто, потому что камера — раздражитель, по ней нужно ударить, и очень многие бизнесмены тогда еще на волне своей первой популярности говорили: «Ребят, вы — молодцы, мы не можем с вами выходить на рейды, но мы готовы помогать вам какими-то деньгами систематически». Это тоже нас спасало, с точки зрения закупки хотя бы наклеек, потому что крупную партию мы себе не могли позволить, а маленькими партиями они стоили почти бешеных денег. Это было года полтора-два, с 2010 по 2012 год где-то.

 

 

— А как относились правоохранительные органы к вашей деятельности тогда и сейчас?

— Очень негативно относились тогда, а сейчас, конечно, уже знают и относятся с пониманием, то есть тогда на начальном этапе, когда Нургалиев подъезжал на «Селигер» и разрешил нам этим заниматься. Это вызвало массу троллинга в сети. Я был в отделении полиции Тверское каждый день, потом уже заходил через 3—4 месяца, брал кофе, здоровался со всем личным составом, знал всех сержантов, лейтенантов, они говорили: «Есть, что новое посмотреть, заценить?» То есть вопрос строился уже в таком формате. И для меня это была такая школа, где я оттачивал аргументацию. Я находил все более тонкие и острые аргументы, примеры, почему люди в своем невежестве забывают об окружающих, почему это косвенно касается их же.

 

— Когда вы уже перестали непосредственно выезжать на рейды и заняли руководящую роль?

— Уже где-то в 2012 году. После истории у «Европейского» я просто физически перестал выезжать. Мы начали снимать программу на телевидении, это ТВЦ, программа «Городские войны». Активно развивали сразу несколько направлений. До этого я всегда людям говорил: «Вам нужно самостоятельно быть медийными, способными к комментариям, создавать свои команды, история должна масштабироваться!» Потому что иначе она замкнется только на мне. Если убрать меня из этого процесса, все заглохнет, а так быть не может. Потому что процесс «СтопХама» — это не Дима Чугунов в чистом виде, «СтопХам» — это позиция, это образ мышления, и носителем этого образа мышления должен быть, как минимум, не один. Поэтому какой-то полнотой власти и полномочиями я наделял других людей, чтобы они могли себя реализовывать и быть примером, чтобы для людей это не было одним образом, который ходит, а все остальные массовка и тень. Нет, конечно, чтобы таких разговоров даже не было, у нас целая плеяда людей, которая прошла через школу «СтопХама».

 

— Вы вышли уже на международный уровень…

— Молдавия, Белоруссия, сейчас Киргизия, Болгария, Румыния, в Латинскую Америку история потихоньку уходит, люди из Аргентины подавали заявки.

 

— А были ли какие-то конфликтные моменты, когда приходилось подключать личные связи, чтобы вытащить ребят из какой-то очень сложной ситуации? Потому что каждый год не становится проблем меньше, совершенно по-разному ведут себя граждане на дороге. Ну и собственно вот Питерская…

— Проблем больше не становится. Питерская история вообще особняком стоит. На начальном этапе, когда сотрудники полиции очень много негативили, для них это было как состояние гомеостаза. Конечно, никому это не нравится, когда тыкают носом в то, в чем ты неправ. Но потом, когда президент дважды, трижды сказал, что «Вы — молодцы», они поняли, что это некий message, смогли его расшифровать, приняли к сведению (смеется). Собственно, ситуация, когда людей надо было откуда-то вытаскивать, по крайней мере, я не помню. Но когда что-то происходило, мы всегда приезжали. У нас всегда есть видеозапись, где все ясно, понятно; если драка есть, то мы — явно не зачинщики этой драки, а скорее те, кто защищались. Всегда по видеокадрам было понятно что, к чему и почему. И опять же особняком история с »Европейским», когда пришлось вмешиваться, в том числе людям из Администрации президента, чтобы разводить нас там немножко по углам, ведь никому не хочется никаких межнациональных конфликтов. Юноша приехал защищать маму, и в этом вопросе он безусловно, не прав, и делать из этого какое-то вскипание, людям только кинь спичку — все это взорвется.

 

 

— А были ситуации тоже сложные, когда те люди, которые занимаются проектом, сами нарушали правила или клеили не туда, и было в какой-то мере стыдно?

— Да, да. Я даже больше скажу, были ситуации, когда не разбирались до конца, клеили наклейку, и я подходил, говорил: «Ребята, вы неправы, отклеивайте». И они отклеивали. Нужно уметь признавать свои ошибки. По поводу того, что люди неправильно как-то паркуются и неправильно ездят — у нас вот у Вани была машина затонирована, и это, с одной стороны, тоже неправильно, а с другой — я не вижу причины для недовольства. Я не против тонировки, и вообще «СтопХам» — это не проект про это закон, это про справедливость. Вопрос, мешает это кому-то на дороге или нет. Вот кто-то едет на своей машине затонированной, просто чуть-чуть, чтобы солнце не светило, оно вам как-то мешает? Нет, у вас своя машина. А вот если какой-то нехороший человек припарковался третьим рядом, и вы стоите из-за него полтора часа, то он — свинья. И он в принципе о вас не подумал, а вы потеряли столько времени, оно — единственная валюта, которая у нас есть ценная. И он у вас его украл. Сейчас так перечерчен центр города, что встать не под знак и без нарушения, мне кажется, невозможно, и вопрос, когда вы стоите первым рядом под знаком, к вам «СтопХам» никогда не подойдет. Это не наша история, это история с Ликсутовым, это скорее его архаровцы сразу поехали. То же самое даже второй ряд, есть ситуации, когда человек вышел до аптеки, оставил, и при этом пять полос летит. Ну и смысл к нему подходить? Он кому-то мешает? Если он никому не мешает, мы к нему не подходим. Если он встал и там есть троллейбусная полоса, мы к нему подойдем. У нас не везде есть в шестиполосном движении автобусные полосы. Вопрос в целесообразности и каком-то здравом подходе, даже если машина стоит на тротуаре, 3–4 человека там спокойно мимо нее проходят, ну и смысл мне его кошмарить? Там нет какого-то потока в 10 тысяч человек в час, чтобы он кому-то реально мешал. У нас широкие тротуары… Я ни в коем случае его не оправдываю, но это не история «СтопХама». В этой ситуации, если он не заехал на тактильную плитку или не перегораживает выезд из двора, — это не наша история. Это дело опять же эвакуаторов.

 

Я не хочу, чтобы проект своими действиями подменял действия городских властей — полицию, ГИБДД. Мы отчасти просто указыванием на те недоработки, которые у них есть. Любой социальный проект — это аллергическая реакция на те процессы, которые происходят в организме государства. Если есть какая-то аллергия на что-то — она проявляется: что-то не работает. »ХрюшиПротив» не ходили бы по магазинам, если бы там не было тухлых продуктов. Кто-то раз отравился, чуть не умер — других вариантов нет. А как еще обозначить людям, что они занимаются ерундой и что они действительно травят людей? У нас не просто много недоработок, у нас их колоссальное количество — не рабочие органы полиции, в очень малом проценте случаев прокуратура самостоятельна и работает по существу, надзорные органы — это когда мы с коллегами приезжаем проверять топливо на заправку и незаметно для всех берем пробу и сдаем ее на анализ, с нами же приезжают те, кто должны этим заниматься, и говорят: «У них все в порядке». Мы говорим: «А вот мы сдали вместе с вами, у нас там не все в порядке». — «Как вы сдали? А мы не видели! А зачем вы сдали?» Тупые вопросы… Ятобы вас поймать и схватить за причинное место, почему у вас в порядке, а у нас нет, идем в прокуратуру выяснять. И таких случаев — их миллиард, для людей это нормой стало.

 

 

— В одном из ваших видео ребята говорят: «Пожалуйста, уезжайте, вы нарушили», и человек уезжает. А парень из »СтопХама» догоняет и клеит наклейку. Как вы объясните такое поведение?

— Просто у нас есть огромное количество, к сожалению, видео, которые сложно модерировать, потому что оно в регионах. Они сами решают, что ставить, нам эту историю не отследить никаким образом. Человек же просто взял, напечатал себе наклейку, решил для себя, что он — «СтопХам». Но мы всех сразу оповещаем, что есть вот эти вопросы, и если какой-то из этих пунктов нарушается людьми, которые называют себя «СтопХамом», они «СтопХамом» не являются, они провокаторы, которые должны нести ответственность. То есть мы говорим о том, что даже если на нашем рейде где-то используется частная собственность или нарушается закон, мы готовы нести 100%-ную ответственность, более того, даже если люди не согласны с нашими действиями — вот мои реквизиты, вот суд. Я ни от кого не скрывал свои паспортные данные, тем более что организация официально зарегистрирована, этих проблем нет и не существует. У нас нет задачи взять материал, снимать провокации, потом вырезать. Поймите, вам просто нужно один раз съездить на рейд, нам ничего не нужно придумывать.

 

— В 2012 году выходила передача «Городские войны». Она вообще повлияла на вас?

— Целый сезон вышел. Мне очень нравилась история с городскими войнами, там не приходилось ничего придумывать. Я был самим собой, я был ведущим, который приезжал и разгонял всех негодяев, до которых смог дотянуться. Моя задача была сделать некий дайджест, в котором можно показать, как нужно реагировать людям, когда их кто-то пытается обмануть или есть какая-то несправедливость. Какие-то из историй мы благополучно довели до ума, в Красногорском районе мы расселили бараки ветхие, в Балашихе уже после программы мы расселили два барака. В 2013 года при участии президента мы развели их по углам и еще долго мучали администрацию города, чтобы подвели газ и воду.

 

 

— С этого момента начинается ваша общественная деятельность в том смысле что более широко, затрагиваете разные проблемы.

— Социальные сети если поднять, то люди писали: «Помогите здесь», «Помогите там». Народ стал воспринимать нас как некую организацию тимуровцев, которая борется за все хорошее, против всего плохого. Отчасти так и есть, ведь хамство не только на дорогах существует, просто клише прилепилось неким стикером так, что не отдерешь. Хамство шире, и именно к этому я пытаюсь сейчас переломить что-то. Есть история, «Лев против» — как отдельный проект в рамках ассоциации «СтопХам». История о том, что ребята решили сделать «СтопХаМ» чуть шире, что есть еще люди, которые курят в общественных местах и распивают, и ребята сделали со своей стороны это таким образом, они — большие молодцы.

 

— А в Общественную палату как вы пришли?

— Я понимал, что так или иначе должен быть какой-то путь, который позволил бы моему юношескому максимализму и упертости, даже упоротости, в стремлении к справедливости доносить ее до большего числа людей, в том числе и другими способами — через инициативы, через законопроекты, через адресные обращения. Я проанализировал ситуацию с тем, что есть, а есть Общественная палата, есть Госдума. Но Госдума скорее нет, потому что на тот момент я еще был юношей и не был готов к таким движениям. Нужно очень взвешенно относиться к себе как к человеку, здесь нужны определенная подготовка и какая-то мудрость или просто образование специфическое. Я понимал, что Общественная палата — это как некое сообщество людей, экспертов в определенных областях. Я мог бы реализовывать себя более успешно и более конструктивно, развивать эту историю на федеральном уровне. Это решение было принято, и вот я на протяжении двух лет, с 2013 по 2015 год шел к этому.

 

 

— Чем вы занимаетесь в Общественной палате?

— У нас комиссия по безопасности и я в ней первый заместитель председателя. Мне очень близка безопасность на транспорте по ряду аспектов, как и промышленная безо­пасность, и безопасность на производстве, смежные области, где тоже приходится очень много чего говорить, и очень большой крен делаю в безопасности непосредственно взаимодействия структурных подразделений — для меня это сейчас будет темой магистерской работы в РАНХиГСИ, где я получаю образование по национальной безопасности. Я вижу очень серьезную системную проблему в работе наших органов исполнительной власти, в первую очередь, конечно же, в полиции, потому что структура деформирована жесточайшим образом. Пока мы ее сами не осознаем, пока мы не перестроим ее фундамент, чтобы она была работоспособной, мы ни к чему не сможем прийти, потому что при неработающей полиции, при неработающей судебной системе добиваться какой-то справедливости практически невозможно. Сейчас мы сталкиваемся с тем, что система МВД либо никак не реагирует, либо реагирует очень негативно, соответственно, защищая свою систему. Но я буду применять дальнейшие усилия, не зря же я сюда пришел, в конце концов.

 

— Вы здесь работаете полтора года. Какова эффективность Общественной палаты и довольны ли вы теми ожиданиями, которые у вас были и есть?

— Давайте по-честному, Палата сейчас и Палата даже полтора года назад — это две разные палаты. Я здесь субъективен, но даже палата прошлого созыва отличалась по формату взаимодействия, формату того, как она действовала с тем, что есть сейчас. Во многом это объясняется тем, что пришло новое руководство, новый секретарь Палаты, Александр Бречалов, он сопредседатель ОНФ, секретарь Палаты, человек, который опять же сам сделал свой бизнес, имеет свою армейскую историю. Есть свой специфический опыт, он — очень целеустремленный человек, его характеризует то, что он бежал дистанцию Iron Man два раза, а это дорогого стоит, я вам скажу. Это позволяет ему жить в другом ритме и выстраивать под свой темп ту окружающую реальность, которая есть. Поэтому Палата сейчас перестраивается под его ритм, она ускоряется в своих движениях, она начинает те процессы, которыми никогда не была занята раньше. То есть то, что в этом году мы провели восемь форумов сообщества (скоро будет девять) — это полностью съезд гражданского общества, который не делался никогда в таком масштабе и в таком объеме. Это говорит о том, что у нас сейчас Палата стала эффективнее в разы. Это позволяет нам с удвоенной энергией все здесь шевелить, активно наводить движения и стараться изменять мир, пока у нас есть три года. Ничтожно мало, конечно, даже чтобы одну хорошую инициативу провести, но мы понимаем, что всему нужно свое время, и нужно максимально много сделать за это отведенное время. Как оно дальше сложится — будет видно.

 

 

— Есть какие-то вещи, за которые вам приятно, что вы их сделали именно в Общественной палате? Может быть, какая-то инициатива, или что-то, что пошло дальше…

— Понимаете, у нас масса инициатив, с которыми мы выходим… Приятно, что мы вращаемся и помогаем адресно людям, когда приходит обратная связь, что по нашему обращению отработали какую-то схему мошенническую, вернули людям деньги. Приятно от того, что мы заставили работать органы нужным образом. Какие-то инициативы проходят и рассматриваются, начинают жить своей отдельной жизнью, но пока каких-то серьезных, больших вопросов, с которыми мы обратились и за которые мы действительно боремся, у нас пока таких побед, по-честному, нет, потому что ведомства, не сказать, что очень пассивны, просто болото сумасшедшее. Бывает, что послали от трех первых заместителей председателей Комиссии письмо на Кокольцева 2.5 месяца назад, так до сих пор с ним . Пришел ответ «Дайте нам еще 30 дней» — и потом больше ничего не приходило. Но этот вопрос взаимодействия существует, к сожалению, неким механизмом бюрократическим, который не позволяет нам быть более эффективными. Все-таки наши адресные сообщения не имеют той силы, которую должны иметь, чтобы уйти куда-то в Госдуму.

 

Конечно, мы начинаем своими какими-то рычагами двигать, но и на это уходит очень много сил и времени, и есть масса полезных инициатив, которые мы будем долбить до последнего, с флагом будем идти и как с крестовым походом, но пока в их реализации я не вижу серьезных сдвигов. Мы людям показываем, что не оставляем наиболее важные дела без внимания, мы действительно смотрим, как развиваются дела в Новосибирской области, когда парень, сын бизнесмена-коммерсанта, убил девочку. Сегодня пришло письмо, что его задержали, он под следствием, и дальше нас будут оповещать, какая мера пресечения выбрана, на сколько он сядет. То есть эти адресные истории мы отрабатываем, формируем некую повестку определенную и выполняем массу черновой работы, которая никогда никому не будет известна. То есть писем приходит до сотни в неделю, которые нужно расписывать, в них нужно вникать, и на это уходит, конечно, много времени. Но, ничего, нормально, за этим же и шли сюда. Поэтому если брать какие-то большие проекты — пока нечем похвастаться. И я думаю, что ни одному члену Палаты, кроме форума «Сообщество», нечего сказать.

 

— Вы сейчас получаете образование в РАНХиГСИ по специальности «Национальная безопасность». А в дипломе что будет написано?

— Государственное муниципальное управление национальной безопасности.

 

— И куда дальше идти?

— Вы знаете, пока я в Общественной палате и как любой здравомыслящий человек рассматриваю перспективу 2017–2018 года, нужно будет определяться. Но пока я, если честно, не знаю — буду ли я пытаться остаться в Палате второй раз или буду другие движения совершать, или пойду в бизнес, чтобы ни от чего и ни от кого не зависеть, и пытаться уже делать что-то свое. Не знаю, честно говоря, сейчас какой-то уверенности нет, потому что у меня есть масса задач сейчас в палате и я сфокусирован на них. Но это тоже не очень круто, потому что не позволяет какую-то стратегию продумать, здесь приходится жертвовать чем-то. Сейчас я понимаю, что я — перфекционист и не привык делать что-то спустя рукава. Здесь нет задачи какого-то карьеризма на фоне Палаты, Палата — это очень серьезная структура, мне хотелось бы даже своими усилиями сделать ее более весомой.

 

 

— А вот в биографии на голосовании отмечено, что «имеет ряд бизнес-интересов в разных сферах и основные инвестиции делал в развитии интернет-инициатив и ювелирной отрасли, соавтор концепции развития киберспорта России, а также ряда некоммерческих благотворительных проектов». Что-то сейчас есть, что вы продолжаете?

— Интернет-проекты и, скажем, бизнес-инициативы, не только в Интернете, но и в других сферах, то есть у меня долевое участие в различных стартапах, в каких-то бизнесах, в которые я какое-то время вкладываюсь на начальном этапе, для себя сортирую проекты, отсматриваю их и понимаю, что для меня это интересно. Как пример — сейчас есть интересный проект в Саратове, может быть, я вложу в него какое-то небольшое количество денег, 100–200 тысяч рублей, для того, чтобы в перспективе получить из этого хоть небольшой прирост, 20–50 тысяч в месяц, которые вот из таких небольших бизнесов приносят и составляют доход постоянный. Плюс у нас с друзьями на паях есть небольшая доля, есть клуб в Санкт-Петербурге, за два года она нам пока ничего не принесла, но и в убыток, так скажем, не сработала. Конечно, не самое крутое достижение, но хоть как-то. Также и в Интернете есть у нас сейчас с друзьями интересная история, последний год мы делаем историю с одеждой, доломанами, с друзьями шьем.

 

— А у вас как раз есть фотография с сыном…

— Да-да, вот в таком формате история. То есть мы действительно писали и сейчас продвигаем концепцию развития киберспорта в России, потратили на это кучу денег. Мы переоценили свои силы, начали без спонсоров организовывать турниры и даже до сих пор выплачиваем какие-то призовые ребятам из своих, потому что тоже есть обязательства определенные.

 

— И такой завершающий вопрос… В прошлом году, можно сказать, было десятилетие «Наших». Сейчас в регионах кто-то пытается, говорит, что движение продолжается или нет. Вопрос не в этом, вопрос — какие проекты, на ваш взгляд, остались живы или наиболее эффективны за все это время? Какие проекты показали себя наиболее успешными, и вам приятно, что эти люди с вами знакомы и вообще появились в России?

— Люди — тоже проекты, которые выросли в движении, и движение — это институт определенный, который дал очень серьезную основу — интеллектуальную, образовательную, эмоциональную, социальную — для развития этих людей как проектов. То есть у нас есть примеры, когда люди-проекты прошли через Общественную палату, сейчас где-то в Подмосковье, в министерских креслах сидят, в Совете Федерации, в Госдуме — это люди, которые вышли и прошли через движение «Наши», как через определенную образовательную структуру. Это Шлегель, это Тараканов, это я… Моя коллега по Общественной палате Юлия Городничева здесь работает заместителем руководителя аппарата, она тоже в прошлом член Общественной палаты. И список достаточно длинный. Если брать какие-то проекты социально важные, то проект «Все дома», сейчас отдельно живущий проект по ЖКХ и ТСЖ, который функционирует благополучно. Проект «Беги за мной» по здоровому образу жизни, по здоровому питанию — тоже крутая история. «СтопХам», конечно… Они имеют наиболее резонансные истории, которые повлияли на несколько поколений молодых людей, которые выросли на этом. На мой субъективный взгляд, движение в этом плане из всех молодежных движений дало больше всего с точки зрения именно информационного поля и какого-то вклада в развитие гражданского общества.

 

 

Лилия Варюхина, Иван Горбунов, Анна Киселёва