Новая книга — Хлеб и Кровь

В нашем издательстве опубликована моя очередная книга «Хлеб и Кровь», в которую включено два романа: «Откровение Егора Анохина» и «Богородица», а также сатирическая повесть «Судороги» и рассказы. Предлагаю вашему вниманию отрывок из повести «Судороги», который повествует о том, как вновь избранный сельский Совет народных депутатов родной тамбовской деревни Масловки решил выйти из состава СССР, объявить Масловку суверенным независимым государством.

 

СУДОРОГИ (отрывок из повести)

Мишка написал Декларацию и на очередном заседании сельского Совета прочитал ее. По Декларации Масловка объявлялась суверенным государством со своим флагом, гербом и гимном. Все богатства Масловки, в том числе земля, ее недра, воды, другие природные ресурсы объявляются собственностью масловского народа. Декларация предусматривала возможность независимой внешней политики, участия Масловки в деятельности международных организаций.

 

Вначале было тихо. Все онемели ошеломленные. Доярка Машка сидела насупившись, видела — не понимают, решила — не примут. Потом раздался хохот. Дружно заржали Андрюшка с Колей.

 

— Ну дает, ха-ха-ха! Ну твою мать, ха-ха!

 

— И это на всю деревню, ха-ха-ха! Радио работает, — хохоча указывал Андрюшка на микрофон, стоявший посреди стола.

 

— Гляньте, толпа у магазина, ха-ха-ха! Концерт бесплатный!

 

Да, радист подключил сельсовет к радиоузлу, и теперь не только в каждой избе слышали все, что происходит в сельсовете, но и на весь луг орал репродуктор со столба у магазина. В окно было видно, что около магазина действительно толпились мужики.

 

— Тихо, товарищи! Не надо отвлекаться, — остановила всех учительница Авдотья Николаевна. — Суверенитет — дело хорошее. Все мы знаем, что Горбачев поддерживает суверенитет.

 

— Это бред! — крикнул Андрюшка. — Как же мы землю и недра собственностью объявим? И на хрена нам недра?

 

— Как на хрена? — удивился бригадир Грачев. — Все, что под землей, должно стать народным! Может, там руда!

 

— Руда в горах.

 

— А Курск? Что там горы? А руды сколько… Не, проверить надо…

 

— А вода?

 

— И вода наша. Кто знает, этак лет через десять-пятнадцать очистим Криушу и Алабушку, рыбу разведем. Доход пойдет.

 

— Значит, — съехидничал Андрюшка. — И свой президент?

 

— И президент.

 

— И свои законы?

 

— Непременно. Брать в руки, так всю полноту власти.

 

— И свое министерство?

 

— А как же.

 

— Нам нужно свое телевидение! — ляпнул вдруг пчеловод Микит Чистяков, до сих пор молча переводивший взгляд с Андрюшки на Грачева.

 

И все сразу умолкли, уставились на пчеловода. Он смутился от такого внимания к себе и пробормотал, оправдываясь:

 

— Радива же местное есть!

 

— Независимое государство Масловка — это хорошо, — заговорила учительница Авдотья Николаевна. — Но мы одного не учли: все новые суверенные государства возникают на национальной почве.

 

— A y нас рази плохая почва? — удивился Микит Чистяков. — Чернозем на метр. Поди поищи лучше.

 

На него посмотрели, но времени на объяснение не стали тратить.

 

— Я и об этом подумал, — сказал Мишка. — Кто жил на нашей земле шестьсот лет назад?

 

— Не знаю, — сконфузилась учительница, как школьница, не выучившая урок. — Я химию преподаю. Надо у историка спросить…

 

— А я знаю, — торжественно ответил Мишка в наступившей тишине. Голос его, усиленный репродуктором, несся над лугом, над головами масловских мужиков и ребятишек у магазина под столбом, на котором висел колокол репродуктора, над крышами изб, застревал в липких листочках тополей. — Мы — такие же русские, как немцы — арабы. Да, да! Мы только по паспорту русские, а по крови — мы прямые потомки половцев!

 

Депутаты и народ единодушно ахнули: ветерок пронесся по сельсоветской комнате, по Масловке. Прошелестели листки бумаг на столе, качнулись ветки тополей. Легкая пыль поднялась на накатанной колесами машин и телег площади у магазина.

 

— Да, мы — половцы! Это Сталин переписал нас всех в русских. Все вы не один раз читали в газетах, как он не один десяток национальных меньшинств перевел в другую нацию. Он думал стереть с лица земли и наш половецкий народ…

 

— Мы — русский народ! — первым опомнился Андрюшка, вскочил и закричал, стуча себя кулаком в грудь. — Я — русский, русский, русский!

 

— Погоди! — Мишка протянул в его сторону руку, останавливая. — Сколько бы я ни кричал, ни бил себя в грудь, что я — негр, от этого я не почернею. Надо научно смотреть! Отвечай, были половцы? Помнишь, вместе историю учили? Были?

 

— Ну, были! Ну и что из того? — отвечал, стоя, возбужденный Андрюшка.

 

— Где они жили?

 

— В степи.

 

— Здесь, в нашей степи! И куда они девались?

 

— А я почем знаю…

 

— Один человек исчезнуть может, а народ ни-ни… Все тайное становится явным, как говорится в Библии…

 

— И все равно я — русский! — вскричал Андрюшка.

 

Коля поддержал друга.

 

— И я — русский, и отец с матерью мои — русские, и деды с бабками — русские!

 

— Не думал я, что среди нас отыщутся шовинист с антисемитом…

 

— Это кто шовинист. — перебил его Андрюшка. — Ты отвечай за свои слова!

 

— И отвечу! Ты шовинист. Разве не читал в газетах: тот, кто произносит вслух, что он русский — шовинист и антисемит. Понял!

 

— И фашист! — добавил бригадир Грачев.

 

— Я фашист? — подскочил Коля на стуле, вылетел из-за стола, стремительно кинулся к Грачеву и стукнул его кулаком в лоб.

 

Грачев откачнулся назад, еле удержался на стуле, ухватившись за край стола. Раздался такой звук, словно ударили палкой по железной крыше. Испуганные депутаты ахнули. Микит Чистяков, потрясенный до оцепенения известием, что он — половец, очнулся.

 

— Ну и гусь! — воскликнул он и определил для себя, что лучше быть половцем таким, как Михал Игнатич, чем русским, как Коля Мельник. И напуганные доярка Машка с Авдотьей Николаевной тоже почувствовали себя половчанками. А Коля сказал Грачеву:

 

— Это тебе за фашиста, — и вернулся на свое место.

 

Все это произошло в один стремительный миг. Но этот миг был важнейшим в судьбе Масловки. Я не знаю, нашел ли бы Мишка такие слова, чтобы убедить депутатов, что они — не русские, а половцы. Ведь до Колиной вспышки все они, кроме Грачева, сомневались в этом, думали: заврался Михаил Игнатич. А Грачеву, который чувствовал, что надо держаться Мишки, все равно было кем назваться, хоть индейцем, лишь бы стать председателем колхоза. В душе учительницы сидел, крутил хвостом червь сомнения, но она решила сегодня же поговорить со школьным историком, чтоб окончательно определиться. А непримиримые, несгибаемые Андрюшка с Колей с этого мгновения и навсегда получили клички Шовинист и Антисемит. Слова эти для масловских жителей были незнакомы. Васька Туман, завклубом, человек умный и образованный, всезнайка, для него тайн в мире никаких не было, все мог объяснить, растолковал слово «антисемит» так:

 

— Анти — это, по-нашему, по-половецки, значит, против, а «семит» — это совсем просто, по звуку определить можно: семит — семьи. Значит, «антисемит» — против семьи, по-нашему. Коле Мельнику сорок лет, а он все холостяк. Помните, на Масленицу напился и отца побил. Семья ему претит, не любит он семейную жизнь — чистый антисемьит.

 

— А шовинист что значит? — спросили у Тумана.

 

— Хрен его знает… Мудреное слово. Тут и я растолковать не смогу, — признался Туман.

 

Оказывается, есть вещи, которые и Туман не знает. К чести его, надо сказать, он попытался выйти из скользкого положения, попытался объяснить слово шовинист научно:

 

— Корень слова «вин», значит, что-то с вином связано. А вы же знаете, Андрюшка выпить не дурак… Но вот как полностью растолковать, врать не буду, подумаю, если вспомню, скажу…

 

Но так как Васька Туман не растолковал мудреное слово, масловский народ немножко переиначил первый слог, сделал его более знакомым и понятным для себя. Не мною открыто, что народ не любит ничего непонятного. Так вот уже на другой день Андрюшку называли не шовинистом, а Вшивинистом, а еще через день, так как он был длинным и худым, как я уже говорил об этом, окончательно закрепилась за ним кличка — Вшивый Глист.

 

Вот какова цена одного мига. Но вернемся в сельсовет, где обиженный тем, что его обозвали фашистом, Коля стукнул в лоб бригадира Грачева и с чувством восстановленного достоинства сел на свое место.

 

— Кулак — не аргумент! — вскочила Авдотья Николаевна. — Кулак от бессилия!

 

— И ты половечка… — удивился Андрюшка, пока еще шовинист. — Иль как там, половецка… — запутался он и пробормотал: — Если мужик — половец, то кто же баба?

 

— Половчанка, — ответила учительница.

 

И все: и на улице, и в сельсовете решили, что она признала себя половчанкой.

 

— Давайте научно разбираться, — взмолился Андрюшка-шовинист. — Гляньте на меня, разве я не похож на русского? Ну разве я половец?

 

— Ты утверждаешь, что для русской нации характерен высокий рост, голубые глаза, волосы чернявые, кучерявые? — спросила научным тоном учительница.

 

— Ну да, — согласился Андрюшка-шовинист, обнадеженный, что его наконец-то начинают понимать.

 

— Тогда посмотри на Колю, какой же он русский? Круглолицый, белесый, коренастый…

 

— Я — русский! — перебил учительницу Коля-антисемьит.

 

— Сиди, сиди! — прикрикнул на него Мишка. — Будешь залупаться на учительницу, я те в лоб дам!

 

— Ты?! А ну выйдем! — загорячился Коля-антисемьит.

 

— Успокойся, — сразу смягчился Мишка. — Глянь в зеркало, какой ты русский… Вот шовинист-русский, видишь, чернявый, кучерявый.

 

— У него дед цыган!

 

— Кто тебе сказал? — вскинулся на друга Андрюшка-шовинист.

 

— Бабка говорила, — пробормотал Коля, чувствуя, что ляпнул на руку Артоне.

И Мишка сразу этим воспользовался.

 

— Во-от оно что, — протянул он. — Оказывается, и ты не русский. А забиваешь нам баки. Как будем принимать Декларацию, постатейно или в целом?

 

— Погоди! — остановила его учительница. — Давайте вопрос с нашей нацией решим окончательно, а потом дальше плясать будем. Вопрос серьезный. Я предлагаю не спешить. Обратиться к учителю истории, он нам все объяснит.

 

— Давайте голосовать, — предложил Мишка.

 

Большинство решило обратиться к историку. Даже Шовинист с Антисемьитом голосовали за это, надеясь, что историк развеет дикий бред Мишки, и они навсегда посрамят его.

 

А возле магазина толпа выросла, появились бабьи платки и девичьи прически. Масловский народ взволнован был последними известиями из сельсовета, жадно внимал каждому слову из репродуктора, одобрительно или осуждающе гудел. Одна девица, уроженка Масловки, находящаяся в деревне в отпуске, в прошлом году она уехала в Москву по лимиту и работала там монтером пути на железной дороге, говорила возбужденно и радостно:

 

— Ой, а я думаю: ну почему мне все русские не нравятся. Ну просто тошнит от всего русского! Чувствую, что не русская я, и все! А это зов крови называется…

 

— Это смердяковщина называется, — подсказал ей ехидно начитанный сосед.

 

— Отойди, не смерди, вонючка русская! — бросила девица. — Половка я, понял, а ты — русская свинья!

 

— Не волнуйся ты, детка! — успокоил ее дед Илья. — Полова ты, полова!

 

Здоровенный бугай с простодушным лицом, рыдая, рвал зубами свой паспорт и жевал его, приговаривая и утирая слезы:

 

— Русский я, русский!

 

Не успел народ вокруг него ахнуть, как он проглотил последний кусок паспорта.

 

— Скорую надо! — заволновался народ. — Отравится!

 

— Ничаво, — вмешался дядя Ванька. — Он в детстве дневник съел, и ничаво, вишь какой бугай вымахал. А у пачпорта бумага калорийная. Сам бы съел, да двадцать пять рублей жалко. В лесторане обед дешевше…

 

Школьный учитель истории Сергей Макарыч Анфиногенов подтвердил, раскрыв карты древней Руси, что на том месте, где стоит Масловка, раньше жили половцы.

 

Сергея Макарыча попросили прочитать в клубе лекцию: «Кто такие половцы?».

 

Вечером клуб был забит масловским народом. Одним, сразу и навсегда поверившим, что они — половцы, хотелось узнать побольше о своих корнях, другим, колебавшимся, а их было большинство, хотелось послушать и выбрать себе национальность получше, поспокойнее, уж больно неудобно стало быть русским. Большевики с первых дней своей власти давили русских: раскулачивали, окрепостнячивали, обеднячивали, стреляли без суда, морили голодом, уничтожали деревни, а когда объели русских, оголодали и во всех бедах страны обвинили русских: лодыри русские не хотят больше кормить большевиков, лодыри русские не хотят кормить другие народы. Договорились до того, что русских объявили большевиками, оказывается, во всем виноват русский большевизм. От такой жизни не то что в половца — в полинезийца перестроишься. Третьим — тем, кто, несмотря ни на какие притеснения, оставался русским, хотелось услышать, как учитель развенчает глупую идею Мишки Артони.

 

Сергей Макарыч пришел в клуб с картами, развесил их на стене и стал рассказывать, какими были половцы, показывать указкой, где они жили. Масловка была почти в центре их кочевых мест. Половцы, по словам учителя, были смелым и сильным народом. С русскими то воевали, то дружили. Брали в жены русских девушек, даже княжон. И князья русские женились на половчанках. Мишка, слушая, победно оглядывал народ: во какие наши предки! Когда князь Игорь пошел на них с войском, они разбили его, взяли в плен. И что же вы думаете? Половцы повесили его, голову отрубили? Аль пытали, в темнице держали? Нет, спокойно гулял себе на свободе, пока не сбежал к своей Ярославне… Половцы, по мнению Сергея Макарыча, были добрее большевиков, которые, взяв в плен тамбовских мужиков, когда они восстали с Антоновым против насилия красноты, на месте стреляли, а потом большевики стали крестьян целыми деревнями уничтожать. В общем, народу половцы понравились. Куда они исчезли, Сергей Макарыч не знал, история об этом умалчивала.

 

— Большевики о многом умалчивали, — вставил Мишка. — Их дела только теперь вскрываются. Ничего, скоро мы узнаем все о наших предках. — Маленькая реплика Артони переросла в большую речь: — Мы — демократы-плюралисты, — говорил Мишка, — требуем, чтобы никаких тайн не было от народа. Ни о чем не умалчивать. И никаких привилегий для власть имущих. Мы должны жить жизнью народа, болеть его болью, вместе с ним терпеть лишения и богатеть вместе с ним. Таков наш девиз… Я надеюсь, завтра, благодаря вашей поддержке, Совет примет Декларацию о суверенитете, и Масловка станет свободной. Земля и недра, вода и воздух, все общественные постройки в пределах наших границ станут подлинно народными. В недрах нашей земли таятся несметные богатства. Мы откроем подземные кладовые, возьмем их и пустим на благо народа. Построим заводы, фабрики, откроем торговлю со всем миром…

 

Артоня еще долго рассказывал, как расцветет Масловка при суверенитете.

 

Маняня, гордясь, посматривала на соседок: во какой у меня муж! Потом взглянула на них пристальней, увидела, что они слишком уж вперились в него своими гляделками, и забеспокоилась, как бы Мишка не заметил их жадные взгляды. Ишь, Дунька-то, учительша, модная какая, бровки подведенные, щечки розовеют, губки темнеют от краски, и надушилась так, что за пять рядов дух чудно. И платье какое! Чтоб она им за сучок зацепила и разодрала! Нет, надо наряжаться как следует, а то сижу кулюха кулюхой. Пусть мне завидуют, ведь это я — жена председателя. Теребить нужно мужа, чтоб он скорей зарплату депутатам и себе утверждал. Горбачеву, говорят, в месяц дают четыре тысячи. У него государство побольше, у мужа поменьше, значит, меньше назначат. Надо сказать ему, пусть не гордится, не равняется на Горбачева, скромно попросит три тысячи восемьсот. Им на двоих хватит. Да маманя получает семьдесят рублей пенсии. Пускай она по-прежнему сороковку в месяц сынку в Москву отправляет. Старушке и тридцатки достаточно.

 

Была создана депутатская комиссия по выявлению подлинной национальности масловских жителей. Сергей Макарыч пояснил, что отличить истинного половца от русского просто. Достаточно приставить две линейки к глазам человека, соединяя уголки глаз. Если линейки расположатся под углом, значит, половец, если ровно на одной линии — русский. Машка Субочева, она вошла в комиссию, предложила не откладывать работу на завтра, начать ее прямо сейчас, пока народ в клубе. Ее поддержали. Нашли две линейки, усадили на сцене секретаря сельсовета вести протокол, тут же на сцене расположилась депутатская комиссия. Вызывали из зала человека, секретарша вносила его имя в протокол, ставили человека лицом к залу, чтоб каждый был свидетелем выявления национальности, чтоб никакого обмана не было. Гласность так гласность. Полная демократия. Сергей Макарыч приставлял к глазам выявляемого две линейки, и всем издалека было видно — половец это или русский. Только приставит линейки учитель, как дружно хором кричал народ: «Половец!». Русских почти не оказалось. Работа шла быстро, конвейером. Секретарша едва успевала записывать национальность выявляемых. Когда очередь дошла до Андрюшки Шовиниста, он заартачился, уперся, не шел на сцену, называя работу комиссии комедией. Силой втащили его на сцену, придержали, приставили линейки и раздался дружный вскрик:

 

— Половец!

 

— Русский я, русский! — зарыдал Андрюшка.

 

Секретарша глядела вопросительно на Мишку, не зная, можно ли против воли человека изменить ему национальность.

 

— Хрен с ним, пиши — русский, — смилостивился Артоня, решив не добивать окончательно Андрюшку: не может же быть государство однородным. В каждом государстве есть инородцы, нацмены. Пусть Андрюшка будет нацменом. И без него половцев много.

 

— Вшивинист он и есть вшивинист, — вставил дед Илья.

 

— Какой он вшивинист! — крикнул кто-то из зала озорно. — Он — Вшивый Глист.

 

И вшивинист Андрюшка, скрючась, Вшивым Глистом спустился со сцены. Колю Антисемьита в зале не нашли, успел скрыться. Мишка мудро поступил с ним, объявив:

 

— Все половцы — демократы-интернационалисты: ни шовинистов, ни антисемитов, ни фашистов среди нас быть не может. А Коля, как всем известно, антисемит. Отсюда вывод, он — не половец, а русский.

 

Таким образом, лекция, а с ней и работа депутатской комиссии по выявлению подлинной национальности закончилась полным Мишкиным триумфом. Воодушевленный народ расходился по домам, не нарадуясь на Михаила Игнатича, называл его — наш половецкий Ельцин.

 

 

Пётр Алёшкин