Один день Наташи

 

—Ты что-то задумываться стала? Вялая, как сонная муха… — спросила Ирина у Наташи, когда та сняла плащ и села за свой стол.

 

— Весна, влюбилась, — пододвинула к себе клавиатуру Наташа.

 

Она, действительно, в последнее время чувствовала себя так, словно из нее вынули какой-то стержень. Ничто не интересовало. Апатия. Утром с усилием заставляла себя вставать, идти на работу. Противно смотреть на бесконечные пачки конвертов, тоску вызывал в компьютере длиннющий список пришедших писем. А в августе, когда начинала работать в отделе писем молодежного журнала, рада была бесконечно. Устроила ее сюда мать, поставив всех знакомых на ноги. Редактор, принимая на работу, обещал напечатать три-четыре ее материала, чтобы можно было представить на факультет журналистики МГУ. Один напечатал быстро: репортаж из молодежного центра о музыкальном вечере, но напечатал, перелопатив так, что ничего почти не осталось от написанного ею. На Наташин взгляд, получилось хуже, казеннее как-то. Но спорить не стала. Когда кто-нибудь напоминал о материале, хвалил, она хмурилась, настроение портилось.

 

Не успела Ирина ответить на ее слова, что она влюбилась, как распахнулась дверь, стукнула ручкой в стену, там уже углубление было от частых ударов, влетела Тоня с сумкой, набитой продуктами. Значит, опять у нее гости. У Тони и ее мужа множество родственников, и они, сменяя друг друга, часто бывают в Москве, ночуют у них. Тоня ругается: не квартира, а гостиница, хоть меняйся на Воркуту. Может, там не достанут. Наташа понимает, что ругается она здесь, на работе, а с гостями, небось, ласковая. Тоня работящая, безответная. На все просьбы откликается. Ею командует даже Ирина, хотя Тоня старше всех в отделе. Ей уже около тридцати. И работает дольше всех. Окончила заочно полиграфический институт лет шесть назад, и все сидит на пятнадцати тысячах рублей учетчика писем. Тоня влетела в комнату, захлопнула дверь, выпалила:

 

— Была?

 

Девчата догадались, что имеет в виду она Машку, зав. отделом.

 

— К Пингвину побежала, закладывать… Сейчас оба примчатся, держись, — проговорила Ирина насмешливо.

 

Пингвином звали главного редактора. Он был маленький, толстенький, но остролицый, с большим носом. Бывал всегда в черном костюме и белой сорочке. И ходил неуклюже, раскачиваясь из стороны сторону. Вылитый пингвин.

 

Тоня торопливо шуршала плащом, взглядывала то на Ирину, то на Наташу, пыталась понять — шутит Ирина или правду говорит.

 

— Не было ее, успокойся, — буркнула насмешливо Наташа.

 

Противно смотреть. Тридцатилетняя баба, а дрожит из-за каких-то пяти минут опоздания. Как будто тут из-за нее конвейер простаивает. Все литсотрудники еще сны досматривают. К двенадцати часам сползаться начнут.

 

— Слава Богу… — Завитые волосы Тони затрещали под гребешком. Расчесалась кое-как, взбила волосы, выдохнула и села за свой стол, вытираясь платком. — Есть готовые? — глянула на Ирину.

 

— Бери, — двинула в ее сторону Ирина стопку конвертов.

 

Тоня потянулась через стол, взяла письма и стала заклеивать конверты. Ирина читала письма, ответы сотрудников читателям, регистрировала их, вкладывала в конверты, подписывала адреса и складывала в стопку на краю стола, а Тоня заклеивала их. Наташа стучала на компьютере.

 

Заглянул в комнату Костя Думчев, литсотрудник из отдела семейной жизни, встал на пороге, держась за ручку приоткрытой двери, улыбнулся, шевельнул сросшимися черными, словно нарисованными, бровями, спросил:

 

— Не было почты?

 

— Опять от любовницы ждешь? — спросила насмешливо Ирина. — Еще раз увижу на конверте: «Думчеву (лично)» — непременно жене перешлю.

 

В последнее время Думчева звали в редакции «Беременный Костя». Он сочинил письмо от якобы беременной девушки, брошенной своим другом. Мол, она полюбила в первый раз чистой, искренней любовью, и парень будто бы любил ее. Она поверила ему, а он только прикинулся влюбленным. Когда добился своего и узнал, что она беременна, бросил, бежал, и теперь она разуверилась в том, что есть настоящие мужчины, не знает, как жить дальше. В общем, размазал, развез сентиментальщину. Письмо напечатали. В ответ поток писем пошел от доверчивых парней. Десятками руку и сердце предлагали. С тех пор и прозвали Думчева «Беременным Костей». В ответ на слова Марины о любовнице он шутливо погрозил ей кулаком.

 

— Я те перешлю!

 

— Ты чай из Китая привез?

 

— А как же?

 

— Приглашай.

 

— Идемте…

 

Не успела Наташа подняться, как появилась улыбающаяся заведующая редакцией Елена Семеновна.

 

— Привет, девоньки!

 

— И я девонька? — спросил Костя.

 

— А как же, — засмеялась Елена Семеновна. — Мне не веришь, письма почитай: сколько кавалеров замуж зовут, не глядят, что беременная. — И тут же без перехода повернулась к Наташе. — Ну как, Натань, не надумала?

 

— Нет у меня денег сейчас, — растерялась, отвела от нее глаза Наташа.

 

— С получки отдашь… Не стыдно тебе в таких туфлях ходить?

 

— Я и так вся в долгах… — буркнула Наташа, пряча ноги в стареньких туфлях поглубже под стол.

 

— Поглядите на нее, — обратилась Елена Семеновна ко всем, — молодая девка, а ходит в кандалах каких-то… Бери, пока добрая, по госцене отдаю, всего шесть тысяч рублей. Заглядение, а не туфельки!

 

— Так вы ж их носили, — сгорая от стыда перед подругами и Костей, которые молча, с интересом слушали разговор, брякнула Наташа.

 

— Два раза всего надевала… Я несу?

 

— Не надо…

 

— Ну, не хочет она в новых туфлях щеголять, — обнял Костя Елену Семеновну за плечи. — Ей в своих нравится. Пошли чай пить…

 

Елена Семеновна качнула головой презрительно, глядя на малиновую от стыда Наташу, словно она сделала что-то недостойное, неожиданное, за что ее нужно порицать, потом кинула Тоне:

 

— Тонечка, посиди у телефона!

 

И направилась к двери впереди всех уверенная, что просьба ее будет непременно выполнена.

 

— Тьфу ты! — ругнулась огорченно Тоня, когда дверь закрылась. — Они чаевничают да курят, курят да чаевничают, а тут и свою работу делай, и за них. Собаки!

 

А Наташа, все еще красная, не поднимала глаз от монитора, читала письма, но тут же забывала прочитанное.

 

Вскоре в открытую дверь из коридора донеслись веселые девичьи голоса. Затрезвонил телефон в приемной. Тоня вскочила, но в коридоре появилась Елена Семеновна, и Тоня села. Зав. редакцией глянула на нее сердито, шмыгнула в приемную, ответила что-то в трубку, потом с сердитым лицом подошла к открытой двери отдела писем.

 

— Тоня, что это? Ты почему не в приемной? — сурово спросила она.

 

— А я обязана?! — ответила Тоня так резко, что и девчата, и Елена Семеновна уставились на нее удивленно: курица кукарекнула.

 

— Что с тобой? — повысила голос Елена Семеновна.

 

— Вас двое там! Вы и сидите по очереди… Хватит! У меня своей работы полно.

 

— Вон ты как заговорила. Ишь, тихоня! — возмутилась Елена Семеновна и повернулась, ушла, закрыла за собой дверь.

 

— Надоело… Сели на шею… — возмущалась, ворчала Тоня.

 

— Правильно ты ее отшила, — поддержала Ирина. — Дура! Сует всем свои драные туфли. Глупее себя ищет. Они уж сорок лет назад из моды вышли… Я хотела ей сказать: «Чего ты эти продаешь, ты лучше те продай, что в сейфе держишь…» Неохота с дурой связываться…

 

И Тоня, и Наташа слушали ее с одобрением.

 

— Девочки, у нее же скоро день рождения, — вдруг хохотнула Ирина.

 

— Ну, — мрачно смотрела на нее Тоня.

 

— А Костя в Дагестан в командировку собирается. Давайте закажем у него ей подарочек…

 

— Еще чего? — недослушала Тоня.

 

— Какую-нибудь игрушечку или ручку замедленного действия, — договорила Ирина.

 

— А-а! Это можно.

 

Девчата дружно захохотали.

 

— О, весело как у вас! — услышали они из коридора.

 

Там стоял Пингвин. Николай Васильевич, главный редактор.

 

— Весело живем, — поддакнула Ирина.

 

— Наташенька, зайди ко мне, — пригласил Николай Васильевич.

 

В кабинете он сказал:

 

— Наташенька, как у тебя дела? Что-то ты тянешь со своим материалом. Так ты ничего больше не напечатаешь. Снова в университет не попадешь…

 

Наташа молчала. Говорить нечего, главный прав.

 

— У меня тема интересная появилась. Я хотел ее опытному журналисту дать, а потом вспомнил о тебе: дай-ка, думаю, я Наташеньке ее предложу. Вытянет, напечатаем сходу, с гарантией творческий конкурс в МГУ проскочит… Портрет нужно написать молодой работницы, шофера. Двадцать четыре года девушке, красавица, ударница, замужем, хорошая семья, стихи пишет. Мы однажды одно стихотворение ее печатали. Ну как, заинтересовал я тебя? Возьмешься?

 

— Спасибо… Попробую…

 

— Что-то я не вижу энтузиазма…

 

— Попробую, попробую, Николай Васильевич.

 

— В общем, договорились… Собирайся. Через полчаса она будет проезжать по нашей улице. Жди возле хозяйственного магазина. Она на Камазе подъедет. Покатаешься с ней денек, поговоришь, расспросишь… Зовут ее Шурой, Александрой. Договорились?

 

На улице — солнце, но какое-то не по-весеннему тусклое, белесое, словно сквозь туман пробивается. Тепло, безветренно. Гул стоит от идущих без конца машин по мосту и под ним. Пахнет пылью, газом из выхлопных труб и сладковатым запахом травки от газона между тротуаром и проезжей частью улицы. Наташа остановилась возле хозяйственного магазина неподалеку от автобусной остановки, расстегнула плащ. Жарко. Стояла, глядела, как неторопливо катят мимо, набирая скорость от остановки, троллейбусы, автобусы, почти неслышно мелькают легковушки, урчат, пыхтят самосвалы. Один из них, с голубой широкой кабиной, тормознул, приостановился. Из кабины высунулась девчонка, быстро окинула улицу блестящими, какими-то острыми карими глазами. Увидела направившуюся к ней Наташу, улыбнулась, щелкнула, открыла дверь.

 

В кабине просторно, удобно, и кажется, что эта девчонка, Шура просто так устроилась за рулем, пошутить, побаловаться, пока водителя нет.

 

— Снимай плащ… Клади сюда, у меня чисто.

 

Машина урчала тихонько и терпеливо, пока Наташа устраивалась, потом фыркнула, рыкнула, словно предупредила, что пора ехать, и мягко качнулась, откатилась от тротуара, влилась в общий поток, но на первом же перекрестке свернула с шумной улицы в переулок. Наташа молчала, не зная, как начать разговор, смотрела вперед с некоторой опаской. Смутное недоверие не покидало ее: вдруг не послушается такая громадина белых хрупких рук Шуры, вильнет в сторону, врежется в столб или во встречную машину. Впереди в переулке показался экскаватор возле груды кирпича и поломанных деревянных балок, оставшихся от разрушенного дома. Шура уверенно, даже чересчур лихо вкатила в распахнутые ворота в заборе, остановилась у экскаватора, заглушила мотор. Экскаватор зарокотал, выпуская вверх из трубы черную струю дыма, стал натужно вгрызаться зубьями ковша в груду мусора, кирпичей.

 

— Давай-ка выйдем… Мало ли… — предложила Шура.

 

Они вылезли из кабины, отошли в сторону, смотрели, как экскаватор черпал обломки дома, поднимал над кузовом машины, с грохотом высыпал, поднимая пыль. Машина вздрагивала, раскачивалась, оседала понемногу под тяжестью. Наташа чувствовала себя неловко от молчания. Нужно как-то начинать разговор, расспрашивать. А как начинать? Спросить, давно ли работает? Почему выбрала профессию шофера? Ну, ответит — работает три-четыре года, всю жизнь, мол, мечтала шофером быть. А дальше что? Банально и неинтересно.

 

— В отделе писем сидишь? — первой спросила Шура.

 

Наташа кивнула. Кольнуло немножко самолюбие то, что Шура сказала «сидишь», а не работаешь. Показалось, что и спросила с пренебрежением. Кивнула и быстро добавила.

 

— Там тоже работы много.

 

Но поймала себя на том, что будто оправдывается. Но Шура качнула головой, соглашаясь, будто она знала, что в отделе писем работы много, и снова спросила:

 

— В МГУ хочешь?

 

— Пробовала разок.

 

— Туда, чтоб попасть, нужна или хватка большая, или толкач сильный.

 

Говорила Шура таким тоном, словно знала все это хорошо и была уверена, что у Наташи ни хватки, ни толкача. Самоуверенность Шуры не понравилась Наташе.

 

— Все, поехали…

 

Машина тяжело, натужно урчала, переваливалась на ухабах с боку на бок, развернулась, выползла из ворот, свернула в переулок. По улице покатила уверенней, легче.

 

— Ты всегда возишь этот… мусор? — спросила Наташа.

 

— Куда пошлют… — охотно ответила Шура, не обращая внимания на то, что Наташа битый кирпич назвала пренебрежительно. — И на стройках работаю, и песок вожу… А этот мусор, как ты говоришь, мне больше всего нравится возить. И платят хорошо, простоев нет, и дорогу за город люблю. Сейчас выедем, посмотришь…

 

И действительно, за городом хорошо. Машина бежала ходко, не дергалась, как на улицах города, у многочисленных светофоров. Теплый ветер залетал в кабину. Вдоль дороги деревья, кусты в зеленой дымке весенних нарождающихся листьев. И небо почему-то стало голубее, глубже, солнце ярче. Дорога летит, исчезает под кабиной. Хорошо! Ощущение легкости, какого-то парения, восторга, охватило Наташу.

 

— Видишь, небо какое здесь, — словно догадалась Шура о чувствах Наташи. — Над Москвой чад, смог, а здесь воздух иной — чистый, легкий.

 

Наташа улыбнулась. Она вспомнила, как однажды летом, когда была в деревне, каталась на мотоцикле. Парень, которому она нравилась, дал ей прокатиться. Жуть, восторг, ветер в лицо! И сейчас почти те же ощущения. Ей казалось, что она сама сидит за рулем, ведет машину. Деревья плыли мимо, мелькали встречные машины, шуршали, шипели шины по асфальту.

 

Шура притормозила, свернула с асфальта в сторону и по узкой щебеночной дороге повела самосвал по лесу, выехала к оврагу, куда сваливали битый кирпич. Там разгружались две машины, ползал, разравнивая, бульдозер.

 

— Погуляй-ка, а я разгружусь, — приостановила самосвал Шура.

 

Наташа сошла с дороги в лесок. Пахло влажной травой, прелыми прошлогодними листьями, хвоей. Воздух легкий, не надышишься. Не верилось, что всего час назад сидела она в душной комнате. Где-то в кустах трещали воробьи, доносился спокойный лай собаки. Видно, неподалеку за леском была деревня. Возле дороги, на пологом склоне желтели цветы мать-и-мачехи. Над ними уже летали пчелы, слабые еще, медлительные. Наташа сорвала цветок и улыбнулась не известно чему, пошла вдоль дороги. От оврага, где урчал бульдозер, приближался самосвал. Из кабины высунул голову молодой парень и весело крикнул:

 

— Садись, поехали!

 

Наташа засмеялась, покачала головой и помахала ему рукой.

 

Потом у Шуры спросила, устроившись рядом с ней в кабине:

 

— А как к тебе шофера относятся?

 

— А как к тебе в редакции относятся? — усмехнулась Шура.

 

— Ну… шоферская работа мужской считается, тяжелая…

 

— Чего тяжелого, это раньше, наверно, тяжело было. Гидравлика — двумя пальцами крути баранку, подросток справится… Шофером сейчас просто, сломается — слесаря отремонтируют. Я не одна в автоколонне, еще женщины есть.

 

— А как муж?

 

— Он у меня тоже шофер. Полгода поработала, и поженились.

 

— И дети есть?

 

— Дочка.

 

— С бабушкой, наверное, сейчас?

 

— Нет… В садике. Мы без бабушки живем. Одни.

 

— А родители у вас москвичи?

 

— У меня — да, а муж — лимитчик.

 

— Квартиру снимаете?

 

— Почему? Свою купили. Двухкомнатная, сами хозяева.

 

— А сколько ты зарабатываешь, если не секрет.

 

— Почему секрет? Никакой тайны нет. Сто тысяч всегда выходит, а когда и побольше.

 

— Сколько? — не удержавшись, воскликнула Наташа. — У нас только главный столько получает.

 

Так они катались, разговаривали весь день. Подружились, хохотали. Шура рассказывала, смеясь, как она после окончания автошколы стажировалась месяц. Но вот уже четвертый год рулит без аварий, правда, перерыв был. Декретный отпуск.

 

— А где автошкола, в которой ты училась? — спросила Наташа, когда возвращались из последнего рейса. И добавила, словно оправдываясь. — Зайти хотелось, посмотреть… Может, и о ней два слова написать придется…

 

— Нам почти по пути. Подброшу.

 

— Я сама доберусь… В садик опоздаешь.

 

— Успею…

 

Возле двухэтажного здания автошколы Шура остановила машину, указала, где вход. Попрощались, договорились встретиться завтра. Шура не уезжала, смотрела вслед Наташе, потом крикнула:

 

— Погоди! Иди сюда!

 

Наташа обернулась, вернулась нехотя, смущенно.

 

— С направлением в автошколу поступать проще. И стипендию хорошую платят!.. Садись, поехали, помогу направление взять!

 

Наташа, не глядя на нее, влезла в кабину.

 

— Я ведь тоже в школе журналисткой мечтала быть… — засмеялась Шура. — Работала, как и ты, в журнале, в отделе писем, пока Пингвин не дал мне задание о моем будущем муже очерк написать…

 

 

 

Татьяна Жарикова