ЭПОС ПОСЛЕДНИХ ВРЕМЁН

Петр КАЛИТИН
 

 
Лев Котюков — поэт, и именно поэтому ему удалось даже не представляемая собственно прозаиками — почти бездумная и невозможная — попытка: создать настоящий и — современный — модернизировеннейший! — эпос: «песнь о Цейхановиче». Эпос, органически требующий отныне открытых — Откровенных! — и полураспадных в своей эсхатологизированной засвеченности — «полусуществующих», по выражению самого автора — словом, антиэпических — людей и смыслов. А как же иначе?! — при нынешнем декадансе, если не крахе любой традиционной тотальности, любой стыдливой целостности?! — в условиях повальной деградации и осмеяния, казалось бы, и врожденно-врожденно присущих человечеству ценностей: любви, дружбы, семейного счастья, простой и — народной! — жизни?!..
В результате и получилось, что эпос — всегда оперировавший какими-нибудь экзистенциальными абсолютами и константами — в сегодняшней ситуации вдруг вынужден опереться лишь на одну-единственную из них — как раз Откровенно — антиэпически — полураспадную, чем пародоксально и достигает искомую, атрибутивную для себя — устойчивую — целостность. Или явленность природы, согласно нашему поэту: прозаику (с. 192).
И в этой беспрецедентной, но зато воистину современной эпичности Л. Котюков, а за ним и его главные герои — под эгидой «Изяславы» Цейхановича чувствуют, рассуждают и, конечно же, действуют вполне естественно, непринужденно, последовательно и — без всяких индивидуалистических умствований — у «параши» — у полураспадной «параши Бытия» (с. 97).
Да, произведение нашего автора подчеркнуто антиинтеллигентно и антиинтеллектуально — как сама природа — как сама жизнь. Как всякий — прежний традиционный — эпос. Так что и «доктору наук Петру Калитину» остается только «беситься» в нем «от бессилия» — не в пример куда более успокоенной и целостной команде Цейхановича (с. 221).
Другое дело, что тот философический — тот безбожно-чудовищный — шлак, наглухо забивающий наши души, особенно в последнее столетие! — так просто никуда не пропадет и не сгинет даже из самых жизнеутверждающих и органических — душ — слишком-слишком сросся и — очеловекообразился он в силу своей совершенно комфортной и — «спасительной» во грехе — психологической сути.
Вот почему естественные и часто узнаваемые по нашим повседневным порывам герои Льва Котюкова так или иначе, но рефлексируют — совестливо оправдываясь при творении зла «как условия существования нашего ограниченного мира» — стыдливо отвечая «большим злом на зло малое» (с. 306-307).
Иначе говоря, эпический размах в «Песни о Цейхановиче» приобретает принципиально новая и действительно модернизированная природа — истинная тотальность! — торжествующих «недочеловеков», или привычнее: «маленьких человечков», которые едва ли угомонятся, пока «окончательно не изничтожат, испоганив» всю планету — «и самих себя заодно» (с. 199-200)…
Отсюда проистекает опять же парадоксально-эпический пессимизм Льва Котюкова: с «озоновыми дырами» времени и, как следствие, «дохлым будущим»,» с каждым мгновением все тяжелее [доходящим] до нас» ( с. 262-263), ибо «скорость тьмы в сто крат стремительней скорости света» (с. 148-149). Так что остается ныне «организовывать» только наше «безумие» (с. 291) и — в лучшем случае! — обустраивать «неизвестность» — «по ту…и по эту сторону России» (с. 157) — колонизируя — житейски преисполняя! — уже непосредственно дьявольскую «тьму»-»бездну-пустоту» (сс. 156; 181; 209 и др.)…
Таким образом, эпос по-настоящему последних и Откровенно полусуществующих времен — вот что принялся создавать Лев Котюков. Отсюда — его несомненно оригинальные и поэтически дерзновенные черты — вплоть до упора на «дохлую» будущность — вплоть до включения и себя не только в контекст «Песни» — во всеобщую причастность Суду Божиему — отныне и присно (см.: 143). Даже без «спасения» — и в «погибели вечной» (с. 243)! — где до сих пор норовят «успокоиться» заведомо «гамлетающие» грешники — с привычными: абстрактно-философскими — заклятиями: быть-быть-быть… Хоть на собственном надгробии: «параше»! — с ФИО на свету…
Нет, однозначно-положительные и однозначно-органические смыслы и души день за днем — целый век — наглядно и эффективно распадаются — во всей своей обезбоженной и обреченной на Законное исчезновение! — смертности и конечности. И «уважительных причин для живущих в России (да и в остальном мире! — П.К.) не существует» (с. 227), ибо человек — как маленькое — как секулярно! — самодостаточное существо — раз и навсегда себя — до антропологического небытия — до бездомно-метафизического сквозняка — исчерпал. И в этом экзистенциальный нерв — в этом постоянно болезненный пульс — котюковского детища — квинтэссенция его постоянно разлагающейся эпической целостности. На наших глазах мистериально умирающей и — воскресающей — в очередной «байке из склепа» (с. 257).
Я сознательно не привожу никаких — даже напрашивающихся — литературоведческих параллелей «Песни о Цейхановиче» — слишком серьезной и не интеллигентствующий разговор пробуждает она в моей тоже смертной и тоже конечной — в моей тоже обезбоженной донельзя — душе. Абсолютно не тянет с профессионально: «ревизорской»! — легкостью пера погружаться в секулярно-недочеловеченные дебри своей образованности (вот-вот — от кого?) и блуждать, блудить! — у черта на рогах — в ее преисподне: заветной — правде-истине — причисляя Льва Котюкова к какой-нибудь геморроидальной со студенческой скамьи, но за то «объективной» и, ей-ей, «спасительной» — вне меня! — определенности: быть-быть-быть…
Я просто-напросто хочу теперь помолиться и за себя, и за автора прочитанной «Песни» — ибо мы еще порой «там, где [нас] нет», и нам еще бывает «невыразимо сладостно» в своей то ли непосредственно дъявольской, то ли дъявольски непосредственной «тьме» (с. 204). Ведь только так проникаешь — культуроносно и наверняка! — в сегодняшнюю реальность. Но Божье попущение — не беспредельно…