УРАЛЬСКИЙ СВЯТОГОР

Герман Митягин

О произведениях Игоря Тюленева
 
Федор Тютчев некогда обмолвился, что в поэзии всегда есть «змеиной дерзости расчет». А, если этого нет — не повезет на поэтическом пути. Впрочем, природа поэта должна быть хитрей змеиной. Ведь уже было сказано, что поэт — это редкий зверь! И зверю этому надо быть намного мудрее обыкновенной поджидательной мудрости змеи.
Жизнь поэта в начале пути особенно трудна и опасна:
 
Куда идти, к кому податься?
Я справа жил, а слева рос,
И на распутье зашатался,
Чтоб не свалиться под откос.

 
Но откос не так опасен, как те же дороги:
 
Где три дороги, точно змеи,
Бежали в поле и кусты
Да не сбежали, онемели
Под камнем гибкие хвосты.
 
И я столкнул дорожный камень,
Нарушил тайну трех дорог.
Как сварка неба, брызнул пламень,
Но выстоял былинный слог.
 
Чувствуется, что победа достаточно условна, временна: змеи живучие существа. И все же удается поэту проникнуть в прохладные подвалы и хранилища русской вековой духовности, былинной словесности. Обогатившись, он чувствует:
 
В моем вине гудит простор,
Плещут океаны мировые,
И Пегас летит во весь опор,
И столбы сшибает верстовые.
 
Вот-вот… Игорь Тюленев всегда был нарушителем «режима», если говорить языком строгости, потому что торопился жить. Помнится лет двадцать пять тому назад в Перми, в Союзе писателей проходил областной семинар молодых литературных дарований области. На перекуре один из руководителей поэтического семинара, поэт Виктор Болотов, мне говорит: «Есть у меня в группе интересный парень. Ведет себя очень смело, говорит, что он был участником Всесоюзного совещания молодых писателей в Москве. Но поехать без приглашения, на свой страх и риск, ради того чтоб послушать, как звучит всесоюзное литературное слово — да ради Бога!.. Когда-то русские мальчики на фронт убегали…»
А фронт в русской литературе был всегда. Но разговор пока не об этом. Случай с семинарами я вспомнил, прочитав стихотворение Игоря Тюленева «Школьное фото»:
 
На школьном фото, на крыльце тесовом
Спрессовано десятка три судеб.
В сапожках из кирзы, в мундире новом
Я впереди, как на подносе хлеб…
 
Спрашивается: неужели камни на дорогах ворочать, столбы верстовые сшибать надо было не для большего хулиганства в будущем авангарде, а лишь для того, чтобы отвоевать себе право быть «хлебом на подносе», где нет ни хвастовства, ни щегольства, ни желания выделиться, но есть лишь желание существенно присутствовать? А кирза и мундир — в этом уже есть что-то солдатское, еще не осознанное влечение служить. Ведь далеко бы не каждому захотелось быть «хлебом на подносе». Да не у каждого бы это и получилось. Но если подойти к прошлому с общих позиций, то все мы тогда были «хлебом на подносе» и для братских республик, и для братских стран, включая Африку и все континенты. Похмелье прошло не сразу:
 
Гася огонь минувшей славы,
Я пью шампанское Державы…
Какой на этикетке год?
Еще мы в славе и фаворе,
Еще вожди не делят море,
Цветет болгарский огород…
 
В конце этого стихотворения лирический герой разбивает бокал о стенку: братья славяне предали нас по всем пунктам — тысячу раз прав был Достоевский. Предали нас ближайшие братья. Да мы и сами себя зачастую предаем: кусаем собственный хвост — со слов же поэта. Но, как я уже сказал, Игорь Тюленев всегда торопился жить. Торопится жить и вперед и назад одновременно. Он родился в пятидесятых, а писал некоторые стихи, как будто родился в тридцатых годах:
 
Вот детства моего граница —
Противотанковые рвы,
И хищная большая птица
Взлетает тяжело с горы.
Там, где лежала тень пехоты,
Я слышу в травах голоса,
То плачут вдовы и сироты,
Соленая блестит роса.
 
Соленая от слез роса России была уже знакома поэту. Ибо он знает, как это бывает:
 
И огромная рана в груди,
От родимой
Спасительной речи…
Ибо сам не раз забредал в самую глубину Родины, где:
 
Вот Святогор проехал на коне,
А вот мелькнула мама молодая.
 
Сближение матери поэта с былинным героем говорит о доверчивом, сыновьем отношении ко всему русскому, старинному, былинному и кровной связи со всем этим.
 
Ветер срывается с горных высот
И, разогнавшись, у самой запруды
Гнет к урожаю засушливый год
Так, что в земле откликаются руды.

 
И даже здесь, за сеткой дождя, можно увидеть покатые плечи Святогора. У Игоря Тюленева Святогор может появляться в самых неожиданных местах.
 
Крякнет конюх в кулак —
Загудит конюховка,
Вздрогнет мерин,
Почувствовав слабость в ногах,
Остановит знакомая татуировка —
Синий якорь,
Забытый в Уральских горах.
Ах, морская душа,
Крёстный Виктор Иванович,
Уж не ты ль,
Как заросший языческий бог,
На распутье моём,
Верный батин товарищ…
Ну, какой «языческий бог» мог поэту встретиться на перепутье? Да и мерин выказывает «слабость в ногах» перед кем?
 
И Святогор этот, отнюдь, не последний:
Мёртвый русский восходит на холм.
Он не сломлен, но он уже хром,
Как железный Тимур-азиат.
У него на плече автомат.
 
И можно вполне уже говорить о святогоровском мире поэта, в круговую орбиту которого вовлекаются всё новые исторические веховые события и просто перипетии и коллизии исторических перекрёстков и перепутий…
 
Поднимаясь по кругу души,
Отметая обиду и злобу,
От родимой земли не спеши,
Не бросай ни поля, ни чащобу.
 
А земная тема «круга души» поэта, опять же, близка святогоровскому началу…
Вторую заметную особенность в творчестве Игоря Тюленева я назвал бы «облака памяти» по содержанию следующих строк:
 
Следы, как блики на воде,
Теряя контур, пропадали.
Но эти облака на дне,
Как якоря тот мир держали.
 
Крепкая память на якорях, где «облака на дне», передает то, что этот мир возвышен (зазеркален), беспределен, но не идет по кругу, как святогоровский мир. И тут автор делает акцент на то, что его не смоет бытовая сторона жизни:
 
Река плоты легко рвала,
Дома и жителей смывала,
Такую мощь в себе несла,
Но эту связь не обрывала.
 
Ту «память облаков» «на якорях». К «облакам памяти» можно отнести многие сыновьи стихотворения поэта:
 
Берёзки-сверстницы седы,
Полсотни раз сменились льды.
Вновь облака плывут по Каме.
Никто беды не ожидал,
Вдруг голос матери пропал,
И вот… Совсем не стало мамы.
 
Воспоминания о себе самом:
 
На берегу пустом стоишь,
Торопишь облака.
Вдоль берега бежит малыш,
А вслед за ним река.
 
В детстве мы все «торопим облака». Но более всех под «облака памяти» подходит стихотворение «Небесная Россия»:
 
Так значит есть Небесная Россия,
На холмах облачных алмазный вертоград.
И нету тьмы — лишь голоса родные,
Словно лучи пронизывают сад.
 
Память эта, ко всему тому, надо понимать, еще и генная! От предков. Поскольку слышатся «голоса родные». А это и не литература, не история, не фольклор.
Но есть и третья особенность в творчестве Игоря Тюленева, которая является стержневой. Вначале пример:
 
И Родину прибьет ко мне,
Как лист кленовый на войне
К обугленному рту героя.
И постучусь в отцовский дом
Разбитым в драке кулаком,
Как победитель после боя.
И образ мамы на стене
Заплаканный прильнет ко мне,
И тень отца присядет рядом.
И закрепит широкий стол,
Убавится в солонке соль…
 
Что ж, Родина часто бывает нежна и беззащитна, как тот самый листок. За неё всегда надо воевать или хотя бы драться. Поэтическая ситуация располагает к подобным размышлениям, но я хочу рассмотреть данный психологический сгусток с другой стороны. Это в каком-то смысле драматургический мир, который как пьеса, разыгрывается в лицах-образах или в видениях, увиденных поэтом почти въяве. Есть эти видения как в «Оде пельменям», так и в «Репортаже из Аргунского ущелья», в любовных сценах, разыгранных под авторским началом, а также в сценах наедине с собственной душой, как в этом случае:
 
Белоствольный огонь
Вознося,
Обращаются к небу березы.
Просто так вдруг
Защиплет глаза,
Потекут по щекам моим
Слезы.
Ангел мой, берегиня, душа…
 
Березы, небо, душа… вот подует ветер и все закружится вкруговую! Но погоду заказывает поэт. Ему надо спокойно поговорить со своей душой. Он так же заказывает и березы: это все, по сути, — видения тоже. Поэзия вся состоит из видений! Вот и обозначим третью, самую важную особенность в творчестве Игоря Тюленева, назвав его — видения. Просто — видения, хотя в мир видений входят и предыдущие особенности поэта, как «облака памяти», так и «святогоровский мир» — тоже видения одной поэтической ипостаси, которая в процессе всего творческого пути преобразует всю свою художественно-психологическую орбиту характерной, личностной заинтересованностью, что у Тюленева в полной гармонии во всех преобразующих началах. Они даже могут не замечаться творцом. И читателю об них знать не обязательно. Да и критику — определился и достаточно.
А сейчас обратим внимание на мировоззренческий и позиционный аспект. Поэт никогда не заигрывал со своей малой родиной, особо не винился перед ней, что вот, дескать, уехал, бросил… поэт всегда ее любил и без нее просто не мог. Но при посещении отводил себе роль достаточно незавидную:
 
Как чучело на огороде,
Стою на родине, вдали
Блестят языческие воды,
Плывут по водам корабли.
 
Поэт жесток по отношению к себе, но психологически точен в определении своего места на сегодняшний день на малой родине.
В стихотворении «Кольчуга» есть определение народа: «Покуда вместе, словно кольца мы». И все-таки кольчуга не меч, а только щит, хотя одного без другого почти не бывает. Однако в древней Руси существовали строгие сословные разделения: или ты воин, или ты пахарь. А поскольку Игорь Тюленев и появился-то «хлебом», то, наверное, его лучше к пахарям отнести. А на литературном языке «хлеб» — это слово правды, солдатом которого является поэт, мы, как раз и имеем еще одного такого солдата. Я об этом еще вспомню.
Поэтические видения памяти уводят иногда поэта в самые значимые для человечества пределы. Началось с обыкновенного: «Я был в деревне летом пастухом, / Ременный кнут стрелял, как парабеллум…»/
И заканчивается видением Младенца:
 
Но помнит мир, как много лет назад,
Толпились пастухи перед пещерой.
Звезда сияла и Младенца взгляд
Жизнь наполнял Надеждою и Верой.
 
«Помнит мир» всегда то, что автор способен увидеть.
Стихи Игоря Тюленева исключительно нравственны и духовны, как бывало некогда на Руси в самые православные времена. И стихов таких много… даже появляется некоторая усталость от этого переднего края. Поэт уже и сам не рад, «что растревожил рой». Он и сегодня говорит: «Ты только сочинитель, не герой, привязанный к столу семье и дому…». Но, назвавшись когда-то «хлебом» поэт не может изменить своей природе искусства:
 
С размаху рубим сук могучий:
На том суку наш дом стоит,
И отрок по лугам бежит,
И дождь идет из хлебной тучи.

 
Это великая строка правдолюбца! Плачет сама наша земля правдивыми, чистыми слезами, хотя и речь в стихотворении о молевом сплаве, но это непотребство высекает Божью искру негодования, чем восстанавливается лирическое кредо.
Поэзия Игоря Тюленева — это всегда утверждающая поэзия, вопреки интеллектуально пассивной, отрицающей саму суть простого праведного бытия. Но такая поэзия всегда в оппозиции к власть предержащих:
 
Воробьям и синицам облом!
Нынче царство бомжей и ворон,
Поделили дворцы и помойки,
С четырех наступая сторон,
Захватили столицу и трон —
Да и Кремль взяли после попойки
Батьковщина! Отчизна! Страна!
 
              «Облом»
 
Душа моя до дна потрясена,
Держава в черный список внесена.
Оболгана политикой и водкой.
Во гробе кто восстанет за тебя,
Ободранная русская земля,
Прикрытая солдатскою пилоткой?
 
Подобное отрицание — есть уже и утверждение с явным намеком на другие экономические, социальные и нравственные ориентиры. Патриотизм Игоря Тюленева в каждом его стихотворении, вот почему я о нем почти не говорю. Но есть присутствие крайне публицистической или даже баррикадно-философской тенденции, что наблюдалось выше… но все это не переходит за литературные рамки, не становится аффективно-митинговой, площадной, уличной, частушечной… поэзией. Ведь когда нет хотя бы одной классической /!/ лирической строки — вряд ли эта поэзия патриотична. С другой стороны, нет ведь у поэта за спиной ни воинских частей, ни народного фронта, ни даже партии какой-нибудь. А есть только это:
 
Я знаю,
За моей спиною
Стоят резервные полки,
Где бьют ключи с живой водою
И землю рвут боровики.
 
Да и Святогор никогда не подводил поэта и всегда появлялся в нужный момент для поднятия духа:
 
В кровь подмешав змеиный яд,
Как Святогор сто раз подряд
В щель гробовую брошу семя.
 
И русские богатыри всех времен, наверное, всегда будут похожи на молодых крестьян с военным образованием:
 
Дубы Екатерининского парка
Торчат, как будто вазы в кулаках
Преображенцев, целовавших жарко
Императриц в своих крестьянских снах.
 
Наверное, тут и Орловы, и Потемкины… неплохие, в общем-то, патриоты, с другой стороны холодный, трезвый военный расчет поэт всегда имел в виду. Стихотворение «Беседка Барятинского в Гунибе 1859 г.» длинное название ведет к размышлению и сам текст тоже. Здесь я бы хотел привести слова выдающегося русского поэта Юрия Кузнецова сказанные в прошлом году на авторском вечере своего ученика Игоря Тюленева: «Это поэт чисто русский, он хорошо видит с орлиного полета детали земные, емкие. Он видит так, как никто иной. Чтобы не быть голословным, приведу пример.
Совершенно непритязательное на первый взгляд стихотворение. Мы вместе были с Игорем Тюленевым в Гунибе, недалеко от той беседки, где в XIX веке генерал Барятинский принимал пленного Шамиля. Там и камень этот видел. Вот что написал Игорь об этом камне:
 
Вот здесь Барятинский сидел,
Курил ореховую трубку,
И дым, похожий на голубку,
Летел в неведомый предел.
 
Глаголили, кто как умел,
И понимали, как умели,
И я на камень тот присел.
Он камнем был на самом деле.
 
Вот так просто сказать, что тот камень — это тот самый камень. Здесь нет никаких стилистических изысков, он просто сказал. Жизнь так течет и чтобы остановить это мгновение нужно, чтобы тот камень остановился. Это возможно только в искусстве. Подлинность стиха высокого класса, которого достигал только Пушкин. Мне лично так не удавалось схватить подлинность мира, истинность его».
У поэта Игоря Тюленева есть в творчестве хорошее качество — он умеет возвращаться к одной и той же теме, если что-то осталось недосказанным. Стихотворение «Господа офицеры» о затоплении белых офицеров под руководством Бела Куна и Землячки (известный факт) пишется, как бы заново, в стихотворении « На затопление русских офицеров», что говорит о более жесткой позиции к печальному факту. Здесь поэт создает новую картину трагедии, где, образно говоря, увидел утопленников, стоящих на дне моря (камни были привязаны к ногам), «как на вокзале». Видение ужасное. Таким образом, история становится вечным смертным вокзалом. Поэт увидел это через 86 лет. Он даже почувствовал свою затопленность с ними, чтоб выйти из воды, как некогда вышли тридцать витязей прекрасных при этом «под водой наростить мускул», « и чтоб осталась только бля… от всех америк»! Такого поворота в «Господах офицерах» не было. Поэт узнал с годами, в какой стороне неприятель России. Всё, всё эти господа-товарищи устроили. И революцию на германские и американские деньги, и рынок не нашего века и помойки сегодняшних дней… и конечно же уход из Азии.
 
Уходят русские, уходят
От винограда и чинар.
Уносят русские, уносят
Терпение и Божий дар…
 
Да, мы, тоннели били в скалах,
дабы хватило всем воды.
Ушли, а за спиной остались
Ракетодромы и сады.
 
Мы всегда отдавали больше, чем брали. Ну что бы случилось в виноградной стороне, если бы наши дети поели досыта винограда? Что они теперь будут делать без нашего «терпения» и «Божьего дара»? Ведь и «крымская татарка» бежит за поездом, не только прощаясь с русским мужчиной: она знает, что у нее потом не будет цивилизованных отношений с мужской стороны.
 
В Россию катятся составы,
Как слезы из собачьих глаз…
 
И сколько сейчас этих «крымских татарок» беженками в России! И принесут ли нам счастье, в конце-то концов?
Любовная лирика Игоря Тюленева, скорей всего, вовсе не любовная, а просто национально-семейно-традиционная лирика с интимными, жаркими страницами долгого-долгого счастья! Пусть не так, как у Тютчева, Блока и Фета… но лирика Тюленева имеет свой отцовско-мужиковатый надежный привкус, что дороже всего на сегодняшний день. А то, что на так называемой «стороне» с «крымскими татарками» или с «острыми коленками» («Попутчица»), всё входит в понятие, как некое посягательство на личное мужское счастье.
 
Тебя раздеть я поспешил,
Все остальное тоже в спешке.
Достоин я твоей усмешки –
Кто плоть мою, как пса взбесил?
 
В итоге что? Река времен
Вот-вот потопит плотик счастья…
Плывут ко мне со всех сторон
Акулы — Анна, Маша, Настя.
 
Когда-то русский философ Иван Ильин сказал: « Великая русская поэзия возродится тогда, когда в русской душе запоет последняя глубина…». Возможно, философ, сам эмигрант, под «последней глубиной» подразумевал пронзительную поэзию Георгия Иванова, Владислава Ходасевича и других, чье поэтическое слово было обусловлено той же эмиграцией, одиночеством.
Отечественной, защитно-святогоровской стороной своего творчества Игорь Тюленев ближе всех к своему учителю по Литинституту Юрию Кузнецову. А своим философски-перестроечным отрицательным аспектом он близок многим лучшим современным поэтам. Но Игорь Тюленев не просто хорошо вписался в современную отечественную поэзию, он, по мнению многих издателей, писателей и поэтов, можно сказать, возглавил её! Поэт обладает большим поэтическим национальным потенциалом, генетически глубинными связями с фольклором, культурой, историей, всем, чем обладали самые замечательные русские поэты. Сергей Есенин изобразил свою мать в образе деревенской красавицы «Хороша была Танюша — краше не было в селе». Потом, взрослея и мужая, он обозначил свое поэтическое начало с материнско-национальным образом в статье «Ключи Марии». Игорь Тюленев, чувствуя кровную связь с отечественной историей и культурой, поэзией, пишет: «Вот Святогор проехал на коне, а вот мелькнула мама молодая». Николай Клюев чувствовал связь со всеми святыми: «К костру, готовясь спозаранку, гремел мой прадед Аввакум».
Хлебников восклицал: «Раньше из Ганга священную воду в шкурах овечьих носили. Чтоб брызнуть по водам на Волге, реке дикарей». Знали они, что их предки ирано-индийские племена с этой самой реки «дикарей», то есть он тех же самых корней, что и наши с вами арийские племена! Да что далеко ходить: тот же Юрий Кузнецов, еще живя в общежитии Литинститута, однажды сказал просто так: «Ночью вытащил я изо лба золотую стрелу Аполлона», то есть он предполагал в себе греческие или итальянские корни, зная, что те и другие тоже имеют арийское или этрусское происхождение. Не зря виднейший критик и литературовед Вадим Кожинов любил писать о поэте, как о явлении! Что ж, и мы наблюдаем это явление в лице Игоря Тюленева.