Татьяна Жарикова. Повесть «Путь на эшафот». Глава 1-2

В этом году исполнится 170 лет известному в русской истории кружку Петрашевского, в который входило несколько классиков русской литературы Федор Достоевский, Алексей Плещеев и Аполлон Майков, в то время совсем молодые люди. Деятельность этого кружка, как известно, привела молодых людей к эшафоту.

В те же годы Достоевский посещал кружок Белинского, где общался с молодыми Некрасовым, Тургеневым, Григоровичем, Дружининым, Панаевыми. Татьяна Жарикова в своей повести «Путь на эшафот» рассказывает о молодых годах Достоевского и Петрашевского. Повесть написана по опубликованным воспоминаниям петрашевцев и по материалам их судебного дела.

 

Глава первая. Липранди у министра

Министр внутренних дел России Лев Алексеевич Перовский охотно принял чиновника особых поручений генерал-майора Ивана Петровича Липранди на другой же день после того, как тот попросил его об аудиенции. Министр хорошо знал Липранди. Познакомились они ещё в 1814 году в Париже во время заграничного похода русской армии, когда Иван Петрович присматривался к методам агентурной работы шефа тайной полиции Франции Видока.

В России пути их разошлись, но Лев Алексеевич слышал, что Липранди разоблачил тайное «общество булавок», знал, что тот был секретарем, казначеем и госпитальером масонской ложи Иордана. А когда в 1841 году Его Императорское Величество Николай назначил Перовского министром внутренних дел, тот сразу же пригласил генерал-майора в отставке Липранди к себе на службу чиновником особых поручений.

Нельзя сказать, что Липранди нравился министру. Был Иван Петрович всегда мрачен, неразговорчив, необщителен. В молодости слыл бретером. Лев Алексеевич слышал, что Сильвио, герой рассказа Пушкина «Выстрел», списан с Липранди, который имел репутацию безрассудного храбреца и в то же время расчетливого и умного человека.

 

Лев Алексеевич Перовский

 

Министр Перовский смог оценит за семь лет службы ум и расчетливость своего чиновника особых поручений.

Генерал-майор Липранди вошел в кабинет министра в генеральском мундире, как всегда, строгий, подтянутый. Худощавое лицо его было по-обычному хмурым. Волосы и усы, когда-то черные, теперь густо серебрились.

Перовский вышел из-за стола навстречу генералу ввиду особого расположения. Они пожали друг другу руки, и министр указал рукой на кресло, приглашая Липранди расположиться в нем, а сам направился на свое место за стол.

Лев Алексеевич и внешне, и по сути своей был человеком добродушным. Липранди знал, что сейчас министр спросит о его здоровье (вопрос этот был ему с некоторых пор неприятен, ведь лета его приближались к шестидесяти), осведомится о его жене, о трех сыновьях-подростках, и приготовил на все эти вопросы скорый ответ.

Так и случилось. Ответив, что дела у всех идут хорошо, здоровья своего он пока не ощущает, не знаком пока с болезнями и не собирается с ними дружить и перешел к делу.

— В Петербурге нами обнаружено тайное общество, — сказал он спокойно.

Министр Перовский до этого слушал Липранди с добродушной улыбкой, откинувшись на высокую спинку своего кресла, но услышав об обществе, сразу напрягся, выпрямился в кресле, облокотился о стол, весь подавшись к Липранди, и спросил быстро:

— Что за общество? Где оно собирается?

— Каждую пятницу в доме Буташевича-Петрашевского…

Министр с некоторым чувством разочарования снова откинулся на спинку кресла. Он знал о многих кружках Петербурга, знал, что по пятницам у богатого дворянина Петрашевского собираются молодые люди, спорят, философствуют, пьют вино. Лев Алексеевич сам в молодости был членом тайного общества «Союз благоденствия», где молодые офицеры спорили о будущем России, мечтали содействовать ее благоденствию.

— А-а, вы об этом Петрашевском? — сказал он. — О его тайном обществе весь Петербург знает. Каждый желающий может посещать его пятницы.

— Мне стало известно, — проговорил в ответ Липранди, — в последнее время там появляются офицеры, даже гвардейцы. Критикуют правительство, призывают к бунту, Его Императорское Величество называют богдыханом.

Министр Перовский снова выпрямился, снова облокотился о стол.

— Это уж серьезно!.. — Он умолк на некоторое время, обдумывая, как поступить, и ответил спокойно. — Но дело политическое. Им должно заниматься Третье отделение.

— Вы же знаете, как Государь относится к тайным обществам, — ответил быстро Липранди. — Граф Орлов не откажется от такого подарка, чтоб заслужить очередную благодарность императора.

— Это так! — покачал головой Перовский.

 

Иван Петрович Липранди

 

— Я подготовил агента. Он войдет в это общество, и будет докладывать обо всех их намерениях и планах.

— Это интересно… — задумался на миг министр. — Может, нам удастся оставить с носом графа Орлова…

— И доказать Его Императорскому Величеству, — подхватил Липранди, — что тайная полиция состоит из одних ничтожеств.

— Ну да, если получится, мы будем выглядеть в глазах Государя спасителями Отечества…

— В свете ходят разговоры, что Государь намеревается возвести вас в графское достоинство…

Министр вновь откинулся на спинку кресла и посмотрел на Липранди долгим взглядом. Действительно, он сам через знакомого князя довел до императора свою мечту стать графом. И, по словам князя, государь благосклонно отнесся к его мечте. Значит, об этом уже известно в свете?

Под взглядом министра генерал опустил глаза и смахнул соринку со своих брюк.

— Через месяц жду от вас, Иван Петрович, — принял решение Перовский, — списки членов этого тайного сборища и доклад об их деятельности.

— Будет сделано! — ответил Липранди с готовностью и бодро.

— Я должен буду доложить Государю об этом деле… а если он прикажет передать дело в Третье отделение?

— Попросите оставить у нас… Ведь наш агент подвергается опасности. Попросите Его Величество, чтоб пока не сообщал графу. Тот, как всегда, рьяно возьмется за дело, и мы останемся с носом…

 

Глава вторая. Знакомство с Петрашевским и его кружком

Молодые литераторы, приятели Федор Михайлович Достоевский и Алексей Николаевич Плещеев сидели в кондитерской за столом у окна. Здесь они частенько бывали, пили кофе, читали газеты. Вот и сейчас они зашли сюда, чтобы узнать новости.

В кондитерскую вошел странный господин с неряшливой бородой, в необычно широкополой шляпе и широчайшем плаще и направился к прилавку. Плещеев, увидев его, молча свернул газету, бросил ее на стол, поднялся и тоже пошел к прилавку. Достоевский мелком взглянул ему вслед, дочитал заинтересовавшую его заметку, тоже свернул газету, оставил на столе и неторопливо двинулся к выходу мимо Плещеева, который что-то быстро говорил странному господину, а тот, молча, принимал пачку папирос у продавца.

 

Петрашевский Михаил Васильевич

 

Достоевский на ходу кинул Плещееву:

— Я пошел!

— Сейчас догоню! — отозвался Плещеев.

Достоевский вышел на улицу из кондитерской и потихоньку двинулся по улице. Он не видел, что сразу следом за ним вышли Плещеев со странным господином.

— Какая идея вашей будущей повести, позвольте спросить? — услышал за своей спиной Достоевский.

Он растерянно обернулся и взглянул на странного господина.

— А вы собственно… — пробормотал он. — Простите…

— Это господин Буташевич-Петрашевский, Михаил Васильевич, — весело подхватил Плещеев, понимая, почему растерялся его приятель. — Я тебе рассказывал о его пятницах.

Достоевский протянул руку Петрашевскому:

— Рад знакомству…

— Приходите ко мне в пятницу, — предложил Петрашевский. — Буду рад.

— Как только освобожусь, загляну.

— Я его непременно приведу, — сказал Плещеев.

— На днях прочитал вашу повесть «Двойник», — с интересом разглядывая Достоевского, произнес добродушно Петрашевский, — «Бедные люди» прочитал ещё раньше… Убедительно хорошо!..

В пятницу в квартире Петрашевского, как всегда, собрались молодые люди. Были здесь поэты Дуров и Майков, купец Черносвитов, молодой мидовский чиновник Антонелли, поручик Григорьев. Богатый помещик Спешнев, очень обаятельный внешне мужчина с тонкими ухоженными усами сидел за столом, держа руку на колокольчике. Возле него стоял Петрашевский и что-то рассказывал ему. Было здесь ещё несколько человек. Все гости расположились так, как кому удобно: кто-то сидел на стульях, кто-то стоял у шкафа, рассматривая книги, кто-то разговаривал.

— Слышали, господа, — сказал громко поручик Григорьев, — Филиппов сутки на гауптвахте высидел?

— По какому случаю? — удивился Антонелли.

— А по случаю статьи, — пояснил Григорьев, — в ней он что-то насчет театра сбрендил…

— А цензор что? — спросил поэт Дуров. Он недавно написал повесть, показал цензору. И теперь разговор о цензуре его сильно заинтересовал.

 

Алексей Николаевич Плещеев

Григорьев засмеялся:

— Чуть не умер от трусости.

— Этот цензор поиздевался над моей повестушкой, — подхватил Дуров. — Просто, узнать нельзя: из учителя сделал монаха, из дедушки сотворил бабушку.

— Зачем это? — смеясь, спросил Григорьев.

— Это, говорит, у вас темные личности, а у меня, мол, жена и дети. Мне, говорит, батенька, до пенсиона восемнадцать месяцев осталось… Влезьте-ка в мою шкуру, по-иному запоете…

— Потеха! — засмеялся Антонелли.

В открытую дверь комнаты вошли Плещеев и Достоевский. Петрашевский оторвался от Спешнева, взглянул на вошедших и быстро пошел им навстречу.

— Федор Михайлович, рад вас видеть! Господа, кто не знаком, прошу любить и жаловать известного литератора Федора Михайловича Достоевского.

К Достоевскому, имя которого было уже известно в Петербурге, с приветствием подходят Григорьев, Дуров, Антонелли, здороваются за руку.

Спешнев поднимается за столом и выходит навстречу Достоевскому.

Гости Петрашевского по очереди жмут руку Достоевскому, представляются.

— Поручик Григорьев, Николай Петрович… Читал, наслышан.

— Петр Дмитриевич Антонелли. С нетерпением жду новых повестей.

— Сергей Федорович Дуров.

Достоевский улыбнулся Дурову, задержал его руку в своей и прочитал стихи Дурова:

— О род людской, как жалок ты!

Кичась своим поддельным жаром,

Ты глух на голос нищеты,

И слёзы льёшь — перед фигляром!.. —

Ваш усердный читатель. Рад знакомству!

— Я восхищен вашими сочинениями! — искренним тоном сказал Достоевскому Спешнев и представился. — Николай Александрович Спешнев!

Петрашевский указал Достоевскому на диван:

— Садитесь сюда, Федор Михайлович! Сейчас вам с Плеще­евым принесут чаю.

— Лучше сразу вина, — засмеялся Плещеев.

— Вино потом, — серьезно ответил Петрашевский и попросил служанку принести чай.

В этот момент в зал вошел гвардейский поручик Момбелли. Петрашевский повернулся к нему и радостно поприветствовал:

— Давненько вас не видать, Николай Александрович, что нового?

— Главные новости ныне из Франции. Революция разгорается. Дело там принимает серьезный оборот. Вы читали?

— Я полагаю, — подхватил Петрашевский, — все будет зависеть от того, кто овладеет движением.

— И вся суматоха кончится лишь переменой министерства, — скептически заявил Спешнев.

— Ну, нет… — возразил Петрашевский, — этим не удовлетворятся… Подготовка шла несколько лет…

— Прав оказался банкир Лафитт, когда после революции тридцатого года заявил: «Отныне будут царствовать банкиры»! — проговорил Мамбелли.

— Доцарствовались! — проговорил Петрашевский. — Всем надоела власть банкиров и коррупционеров.

— А я согласен с королем Луи-Филиппом, — заявил Григорьев. — Парижане никогда не делают революций зимой.

— Посмотрим, — сказал Момбелли, — кого король поставит во главе правительства вместо ненавистного всем Гизо.

— Кого бы ни поставил, толку не будет, — уверенно заявил Спешнев. — Настоящие-то явятся потом. Теперь их никто не знает, да и они сами себя не знают…

Служанка принесла чай и подала Достоевскому и Плещееву.

— А что вы думаете, — засмеялся Антонелли, — вдруг король Луи-Филипп к нам сбежит — откроет женский пансион на Васильевском острове и меня возьмет управляющим…

Несколько молодых людей подхватили смех Антонелли, а Петрашевский обратился к Достоевскому, который молча пил чай, сидя на диване.

— А вы какого мнения, Федор Михайлович, ужели во Франции всё кончится вздором? Не вспыхнет революция?

— Может, и вздором, а может, революцией… — ответил Достоевский. — То, что происходит во Франции, меня мало занимает.

— Как же так? — удивился Петрашевский. — На парижских улицах решаются общечеловеческие победы и поражения. Как же можно оставаться равнодушным?..

— Мне поистине все равно, кто у них будет, — ответил Достоевский. — Луи-Филипп или какой-нибудь Бурбон, или республика… Кому от этого будет легче?

— Народу! — ответил Спешнев.

— Народ на некоторое время удовлетворится якобы его победой, — спокойно возразил Достоевский, — и пойдет на ту же самую работу, прибыльную только для одного буржуа, а жить ни на волос не будет лучше…

— Да, на это возразить нечего, — согласился Спешнев. — Надо всё в корне менять!

— Задачи новой истории или тех людей, которые делают историю, гораздо проще, скромнее и плодо­творнее, — проговорил Достоевский.

— Господа, — вмешался в разговор Дуров, — тема нашего заседания сегодня, кажется, касается журналов в России, а не революции в Париже.

— Отто-так! — кивнул головой купец Черносвитов. Разговор о революции во Франции ему был мало интересен.

— Хорошо! Начинаем! — согласился Петрашевский и направился к столу.

Спешнев сел за стол и придвинул к себе колокольчик. В это время в зал стремительно вошел студент Филиппов, сунул руку стоявшему возле двери Момбелли и спросил:

— Я, кажется, не опоздал?

— В самый раз, — ответил Момбелли с улыбкой, пожимая руку Филиппову, которого все петрашевцы любили.

— Умница этот Достоевский, — сказал тихонько Петрашевский Спешневу, когда тот садился за стол.

— Мне он очень понравился… — поддержал Спешнев. — Так у него все просто, ясно, видно, что сам додумался…

— Это не фразер, как многие из нас грешных… — улыбнулся Петрашевский.

Читайте продолжение — Глава 2-3 / Глава 4-5 / Глава 6-9 / Глава 10-13 / Глава 14-17 / Глава 18-20 / Глава 21-22 / Глава 23-25